Собака
Шрифт:
Все, по-видимому, были в большой радости от адмиральского рассудка. Только Лещиков, казалось, не удовлетворился им.
— Ежели адмирал с большим рассудком, то по-настоящему следовало бы Собаку скрозь строй! — сказал Лещиков.
Это замечание вызвало веселый сочувственный смех.
— Как полагаешь, Петрович? Не вышло такого закон-положения? — прибавил Лещиков.
— То-то не вышло! — засмеялся баталер.
— Довольно-таки жалко, что не вышло! А в здешней стороне есть такой закон-положение?
— Скрозь
— И у мериканцев, значит, нет строгости для начальства? — допрашивал Лещиков.
— Очень даже строго… Ежели ты здесь хоть начальник да начхал на закон, не похвалят… Отдадут под суд и в тюрьму… А то и повесят!.. Одно благоухание! — прибавил Петрович, придавая любимому своему слову положительный смысл.
— Это правильно… Ловко с “собаками”! Небось не смеют, идолы!.. А наши-то, которые шкуры снимают, ничего не боятся! — проговорил Лещиков.
— Вот новые права дадут — побоятся… Скоро шабаш порке! — сказал баталер. — Приедет адмирал, выйдет объявка! А уж Собаку беспременно уберут.
— Еще когда уберут, а он задаст сегодня благоухание! — не без злорадства бросил Никишка.
С этими словами он захихикал и вышел из круга курильщиков.
IV
Капитанский вельбот пристал к берегу во втором часу.
Вахтенный мичман Загорский встретил капитана у входа на палубу в официально-почтительной позе, приложив руку к козырьку белой фуражки, и юное жизнерадостное лицо мичмана слегка улыбалось.
Капитан остановил на нем тяжелый холодный взгляд и в то же мгновение почувствовал злобу к мичману именно за то, что он улыбался. Капитану казалось, что мичман радуется оттого, что капитан “оскандалился”, потерпев полную неудачу на берегу.
И он резко кинул:
— Брам-штаг не вытянут. Полюбуйтесь!
Загорский тогда догадался, откуда “разнос”, и взглянул на озлобленное худое лицо капитана.
“Опрохвостился, опрохвостился, опрохвостился!” — говорили, казалось, веселые, улыбающиеся глаза мичмана.
Лицо капитана позеленело.
Он отвел глаза и быстро прошел, ни на кого не глядя, в свою каюту.
— Видно, не выгорело. Не запорет Трофимова! — шепнул мичман, обращаясь к старшему штурману.
— Еще бы. Мы ведь в Америке!..
Через пять минут Никишка, только что подавший капитану форменное платье, вбежал в кают-компанию и доложил старшему офицеру:
— Капитан просят, ваше благородие!
Никишка вернулся из кают-компании и сказал:
— Сей секунд придут, вашескобродие!
С этими словами Никишка скрылся в своей крохотной каютке за дверью капитанской каюты и стал обшаривать карманы штанов и жилетки статского платья. Он с большею свободой, чем обыкновенно, выбирал мелкие деньги и прятал их в карман своих штанов.
“Теперь хоть всю мелочь обирай!” — весело думал Никишка,
Однако Никишка деликатно отложил две десятицентные монетки и принес их в капитанскую каюту.
— В штанах, вашескобродие! — доложил он и положил две монетки на стол.
— Вон! — крикнул капитан.
И, когда Никишка исчез, капитан, обращаясь к Ивану Ивановичу, присевшему на кресло, заговорил:
— Нечего сказать, хорош русский консул. Никакого содействия. Скотина этакая!
И в бессильной злости продолжал:
— Я напишу управляющему министерством. Я буду жаловаться на консула. Так нельзя… Я к нему приезжаю, объясняю, а он еще смеется… Отказался даже съездить к губернатору. Говорит: бесполезно. И это консул!.. Ну и страна тоже подлейшая. Укрывают беглых. Но, если они не желают вернуть мне беглого, я сам распоряжусь…
— Как, Петр Александрович? — осторожно спросил старший офицер.
— А так, как должен поступить русский капитан… Надо схватить Трофимова и привезти на корвет. Этот мерзавец, наверно, придет на пристань, чтобы подговаривать других.
— Как бы чего не вышло, Петр Александрович! — заметил Иван Иванович.
— А что может выйти? Разве я не могу взять своего матроса?
— Он в чужом государстве, Петр Александрович.
— А наплевать мне. Он мой матрос! — упрямо говорил капитан, очевидно имевший довольно смутные понятия о международном праве.
Старший офицер дипломатически молчал.
— И я попрошу вас, — продолжал капитан, — объявить унтер-офицерам, что если они доставят на корвет беглеца, получат награду.
Это приказание покоробило старшего офицера.
Иван Иванович считал капитана слишком крутым, убежденным поклонником жестоких мер и притом неумным человеком, который не понимал новых веяний шестидесятых годов и во флоте.
Но, вышколенный строгой морской дисциплиной и рассчитывавший на скорое командирство, Иван Иванович не смел и подумать о неисполнении приказания капитана, как оно ни безнравственно, и ответил:
— Слушаю-с, Петр Александрович!
Однако все-таки после паузы прибавил:
— Боюсь только, Петр Александрович, что унтер-офицеры не исполнят приказания.
Капитан угрюмо молчал. Казалось, он и сам мало на это надеялся.
— Вы думаете? — спросил он.
— Почти уверен.
— Кто поедет с первой вахтой на берег?
— Мичман Неверин.
— Пошлите его ко мне… И все-таки отдайте мое приказание!
— Есть! — проговорил старший офицер официально-недовольным тоном.
Через минуту явился мичман Неверин.
Когда капитан приказал ему схватить Трофимова, если он будет на пристани, мичман вспыхнул и, негодующий, ответил, что не может исполнить такого приказания.