Собаки, которых мы спасли. Нет места лучше дома
Шрифт:
– Это чертовски глупо, – промолвила Лиза, когда мы оба уставились на то, что выглядело как склад канцелярских принадлежностей. – Это гостевая комната, где нет места для гостя.
– Мэлли не против спать на полу, – возразил я, и это было правдой. Мэлли – лучший из моих людей и, конечно же, морпех. – И потом, перед сном мы, возможно, будем пьяны вдребодан, – любезно добавил я. Мэлли нравилось красное вино.
– Да я не о Мэлли беспокоюсь, – сказала Лиза, покачав головой. Я думаю, она все еще помнила его лучшую речь, произнесенную им в качестве шафера.
– Я имею в виду, – продолжала она, сделав паузу затем, чтобы оглядеть комнату, – куда подевался
Она была права.
Наконец, фонд заявил права на последнюю свободную комнату в доме. Однако, глядя на Тали, смотревшую на меня сквозь брусья лестничной калитки (мы установили ее затем, чтобы собаки не бегали наверх), я припомнил, зачем мы снимали дом.
Наша первоочередная цель состояла в помощи тем солдатам, которые оказались в той же ситуации, что и я в свое время; тем, кто нашел собаку, хочет взять ее с собой в Соединенное Королевство (или, точнее говоря, тем, кого нашла собака, и как это часто бывает, привязалась к ним). И всякий раз, получая сообщения с просьбой о помощи от солдат, мне в самом деле было все равно, в каком государстве находится их дом. Но даже потратив остаток жизни на то, чтобы перевезти тысячи афганских собак в Соединенное Королевство, я никогда бы не решил основную проблему. Мы стремились продвигать защиту животных в стране, где до сих пор ничего подобного не было. Следующим шагом мы предполагали запустить там программу стерилизации, хотя, пожалуй, я сейчас забегаю немного вперед.
И вообще, кому какое дело, что дом теперь превратился в склад фонда? Не так уж много людей приходит к нам в гости, размышлял я. Мы же собак держим.
Экран расплывался и терял четкость перед моими глазами, когда я сел перед компьютером и уставился в свой «ящик», доверху заполненный имейлами за те девять или около того часов, прошедших с той поры, как я этим утром уехал на службу.
Хорошие новости среди писем не содержали ничего особо важного. Дурных новостей по-прежнему было много в пришедших имейлах, на них требовалось ответить, а я снова упоролся к концу изнурительного дня в офисе.
«Я попросту трачу весь день на службе за служебным компьютером», сказал я себе, вычищая «ящик» от спама и помечая сообщения, на которые нужно было ответить. Похоже, что моя жизнь превратилась в сплошную работу, круглосуточную и без выходных.
Конечно же, мне некого было винить в этом. Это был мой выбор – создать благотворительный фонд. Мне просто хотелось, чтобы для административных нужд у нас нашелся помощник.
Меня также стала утомлять реакция некоторых людей, сообщаемая через письма или проскальзывавшая в разговорах на службе. Когда я рассказывал им, чем мы занимаемся, люди реагировали по-разному. Большинство из них выказывали энтузиазм и поддержку. Однако, находились и те, кто сомневался в моем душевном здравии. «Ты что, псих? – вопрошали они. – Ну какая защита животных в Афганистане?»
Другие были настроены еще критичнее. «Что насчет тамошних детей? – таков был их обычный комментарий. – Как вы можете тратить на собак и ничего не делать для детей?»
Обычно я стоял и пялился, размышляя о том, что удар по морде был бы для них наилучшей формой ответа. К счастью, здравый смысл всегда превозмогал, и я терпеливо объяснял, что не могу вот так запросто ходить по узким афганским улочкам, подбирать покрытых грязью голодающих маленьких мальчиков и девочек, как какая-нибудь рок-звезда во время персональной кампании в защиту чего-то-там, и говорить: «Давай, малыш, поехали со мной домой в Великобританию». Я действовал в реальном
Некоторые люди не принимали этот аргумент, и тогда я просто спрашивал их, что они делают для Афганистана. Они как-то затруднялись с ответом.
В Афганистане я воевал. Другие, такие как я, все еще продолжают воевать против «Талибана», защищая афганских детей и делая для них все, что могут. Если позволить талибам вернуться обратно к власти, то у афганских детей не будет ничего: ни образования, ни защиты, ни музыки, ничего. У них вообще не будет свободы. Черт, да всем мужчинам с определенного возраста придется отращивать бороды. Даже «американская прическа» будет запрещена (что бы под этой самой «американской прической» ни подразумевалось). Всякого, кого уличат в ношении этой особенной прически, утащат на встречу с цирюльником из шариатской гвардии, а потом сдерут с него штраф в виде платы за стрижку.
Женщинам придется не слаще: их запрут по домам рожать детей, а если и позволят рискнуть выйти на улицу, то только наглухо закутанными с головы до пят. Даже если гость мужского пола будет приглашен домой, ему ни за что не позволят находиться с проживающей там женщиной в одной комнате. Жизнь женщины при талибах – сплошные изоляция и подчинение.
А еще правительством талибов были отмерены разные жестокие наказания. Порка, побивание камнями, отсечение конечностей и повешение – обычные вещи, происходившие, пока они были при власти.
Большинство юных афганцев приучили ненавидеть неверных с Запада со страстью, которую лишь немногие из тех, кто не бывал в Афганистане, способны себе представить.
Но сила приходит со знанием; дайте мужчинам и женщинам Афганистана голос и шанс на будущее, и талибам придется туго.
Но все это находится вне пределов возможностей нашего фонда. Мы не можем сделать этого. Однако меня утешает тот факт, что через фонд мы пытаемся сделать что-нибудь хорошее. Претворяя в жизнь защиту животных через соответствующий контроль над популяцией бездомных собак, мы могли бы помочь Афганистану избавиться от одной из самых смертельных болезней, поражающей как собак, так и людей – бешенства, и может быть, всего лишь может быть, остановить рождение собак для жизни в мире голода и жестокой преждевременной смерти.
Мы также надеялись на то, что если нам удастся обучить самым основным правилам защиты животных жителей удаленных деревень и ферм, то это, в свою очередь, позволит им лучше ухаживать за их козами и мулами, которые являются источником жизни для всех удаленных сообществ.
Но объяснять все это какому-то случайному человеку, который считает, что мы можем просто ходить по Афганистану, подбирать детей и делать их жизнь лучше, довольно утомительно. Я не намерен читать лекции бездельникам в униформе, сующим нос в чужие дела и не делающим никакого ценного вклада ни во что, кроме собственного благополучия.
Опять же, меня радует то, что мы пытаемся сделать. В этом есть что-то, чем можно гордиться.
– Э-э, Пен, тут нужна небольшая помощь, – донесся тревожный голос из гостиной.
Я проигнорировал его и закончил откупоривать две бутылки пива на кухне.
– Вы что, до сих пор не подружились? – спросил я пару секунд спустя, когда вернулся в гостиную и узрел знакомую картину.
Кэви, приятель из гражданских, с которым я часто плавал на каноэ, стоял, нервно прислонившись спиной к стене, тогда как Наузад неподвижно сидел и неотрывно глядел на него.