Собиратель ракушек
Шрифт:
Он спросил у тишины:
– Как ее зовут?
И снова произошло небывалое: эта девчушка, по имени Зэма, выздоровела. Полностью. Десять часов пролежала она без сознания. Всю ночь собиратель ракушек стоял у окна и прислушивался к Ламу: там цокали копытами ослы, потом справа, в ветвях акации, зашуршали ночные птицы, кто-то стал бить молотком по металлу, поодаль в доках на причальные сваи набегал прибой. В мечетях зазвучала утренняя молитва. Быть может, о нем просто забыли? Что, если девочка тихо угасла и никто даже не подумал ему сказать? Не исключено, что где-то уже собиралась молчаливая толпа, чтобы забить его камнями. И поделом.
Но когда закричали,
– Чапати [1] , – повторял он. – Она просит чапати.
Муэдзин сам принес дочке холодные чапати с манговым джемом.
На следующий день все знали, что в доме муадини свершилось чудо. Слухи распространялись облаком, как икринки кораллов; они уплыли за пределы острова и некоторое время жили в досужих разговорах на всем кенийском побережье. Эту историю упомянули на последней странице «Дейли нейшн», а радио Кей-би-си подготовило минутный репортаж, куда включило даже фразу доктора Кабиру: «Вначале я сомневался, что из этого будет толк. Но в результате тщательного изучения вопроса твердо поверил…»
1
Чапати – лепешки из пшеничной муки, блюдо индийской и непальской кухни.
В считаные дни кибанда коллекционера сделалась местом паломничества. Во всякое время суток в лагуне у рифа жужжали моторки-дхау или шлепали лодочные весла. Можно было подумать, всех островитян в одночасье начал косить недуг, требующий лечения. К собирателю морских ракушек потоком тянулись и прокаженные, и дети с воспалением среднего уха; в собственной хижине, переходя из кухни в ванную, он то и дело натыкался на незваных гостей. Его витые стромбиды, а также сложенные аккуратной горкой блюдечки вскоре были разворованы. Целиком исчезла коллекция флиндерских вазумов.
Верная Тумаини, которой исполнилось тринадцать лет, совсем сдала. Она никогда не была злобной, а теперь пугалась буквально всего: термитов, огненных муравьев, каменных крабов. Почти все время она лежала под койкой, содрогалась от запаха чужаков с их болячками и не оживлялась даже от звяканья своей миски о кафель кухонного пола.
Были неприятности и более серьезного свойства. Люди увязывались за коллекционером в лагуну, где спотыкались о камни или о гряды живых кораллов. Одна холерическая дамочка задела огненный коралл и от боли грохнулась в обморок. Другие подумали, что она лишилась чувств от восторга, стали бросаться на этот коралл и обдирались так, что ревели в голос. Даже по ночам, когда он крадучись шел с Тумаини по тропе, паломники вскакивали с песка и следовали за ним по пятам: невидимые ноги шлепали совсем рядом, невидимые руки шарили в контейнере для найденных раковин.
Коллекционер понимал, что беда неминуема: это всего лишь вопрос времени. Ему снились разбухшие от яда трупы, покачивающиеся на волнах. А иногда у него возникало ощущение, будто океан превратился в ванну с ядом и приютил сонмы гадов. Песчанки, жгучие кораллы, морские змеи, крабы, португальские кораблики, барракуды, манты, акулы, морские ежи – кто из них грозил первым впиться в человеческую кожу?
Он отказался от сбора морских раковин и нашел себе другие занятия. У него был договор на поставку ракушек в университет (отправлять разрешалось по одной посылке раз в две недели), но он укладывал в ящики залежалые образцы – церитиды или цефалоподы, которые хранились у него в посудном шкафу, а то и где попало, просто на газете.
В доме вечно толклись посетители. Он без конца заваривал для них чай масала, по возможности вежливо внушал, что конусов у него нет и что их яд может привести к увечью или смерти. Наведались и журналист Би-би-си, и благоухающая женщина из «Интернэшнл трибьюн»; он просил написать, что улитки конусы чрезвычайно опасны, но представителей прессы куда больше интересовали чудеса, чем какие-то улитки; его спрашивали, не пытался ли он прикладывать раковины конуса к глазам; отрицательный ответ неизменно вызывал разочарование.
Через пару месяцев после того, как чудеса прекратились, пресса немного успокоилась, и Тумаини даже стала вылезать из-под койки, но водные такси все равно привозили посетителей – любопытных туристов или желчных старцев без шиллинга в кармане на оплату целительства. Но коллекционер не возвращался к сбору раковин, опасаясь, что кто-нибудь непременно увяжется за ним. Прошло еще немного времени, и почтовый катер, приходивший дважды в месяц, доставил ему письмо от Джоша.
Джош, сын собирателя, работал инструктором на детской базе отдыха в Каламазу. Как и его мать (которая набивала холодильник коллекционера готовыми замороженными обедами тридцать лет кряду, последние двадцать шесть из которых была с ним в разводе), он всегда поступал правильно. В десятилетнем возрасте выращивал кабачки на материнской лужайке за домом, чтобы раздавать их поштучно благотворительным кухням в Сент-Питерсберге. На прогулках всегда подбирал мусор, многократно использовал полиэтиленовые пакеты и ежемесячно отправлял авиапочтой в Ламу написанные брайлем письма на полстранички, перегруженные восклицательными знаками и не содержащие ни одной толковой фразы: «Привет, папа! В Мичигане все супер! У тебя в Кении наверняка жарища! Поздравляю с Днем труда! Горячо люблю!».
Но в этом месяце письмо оказалось совершенно другим.
«Дорогой папа! – говорилось в нем. – Я вступил в Корпус мира! Еду работать в Уганду на три года! И знаешь что еще? Ни за что не догадаешься! Первым делом нагряну к тебе в гости! Читал в новостях, что ты творишь чудеса. „Хьюманитэриан“ даже пропечатал тебя на обложке! Горжусь! До скорого!»
На шестое утро Джош спрыгнул с водного такси. Первым делом он потребовал отчета: почему здесь так мало делается для больных, которые толпились в тени за кибандой.
– Боже ты мой! – восклицал он, намазывая предплечья толстым слоем крема от загара. – Люди страдают! А эти несчастные сироты! – Он склонился над тремя мальчиками из племени кикуйю. – У них ведь лица сплошь облеплены какими-то мошками!
До чего же непривычно было оказаться под одной крышей с сыном и натыкаться в ванной на его бритву. Слышать, как он расстегивает молнии необъятных матерчатых сумок, как негодует («Разве можно кормить собаку креветками?»), как заглатывает сок папайи, чистит кастрюли, протирает рабочие поверхности, – что за субъект поселился у него в хижине? Откуда такой взялся?
Коллекционер всегда подозревал, что совершенно не знает своего сына. Джош воспитывался матерью, в детстве предпочитал ходить на бейсбольную площадку, а не к морю, стряпней интересовался больше, чем конхиологией. И вот ему стукнуло тридцать. Он фонтанировал энергией, благими помыслами и… глупостью. Этакий золотистый ретривер: высунув язык и задыхаясь, бежит за брошенной палкой, лезет из кожи вон, чтобы всем угодить. Израсходовал двухдневный запас питьевой воды, чтобы выкупать тех мальчишек из племени кикуйю. Отдал семьдесят шиллингов за корзину из сизаля, которой красная цена – семь. Непременно всучал посетителям гостинцы – бананы для жарки или галеты, завернутые в бумажку и перевязанные шерстяной нитью.