Собиратели трав
Шрифт:
Вдоль пляжа шла моторная лодка, в ней сидел солдат городской пожарной команды Витька Бурсой. Множество любопытных глаз сопровождало медленным движением своим неторопливый ход лодки. Бодро и далеко слышно постукивал мотор. Глаза наблюдающих — все сотни, а может, тысячи пар — выражали одно и то же чувство, одну и ту же мысль… Жарко, ох как жарко, славно! Блаженно смежаются веки. Витька Бурсой наловил, должно быть, пол-лодки рыбы — вон как осела в воде посудина… На солнце горячо, и песок горяч, и когда вдыхаешь этот напоенный зноем воздух, сладкая дрожь истомы вдруг пронзит грудь и
Вскоре Витька Бурсой подогнал моторку к речному устью, где безустанно взмахивали высокие волны, словно стремясь ворваться в реку, — там лодка сначала взметнулась носом вверх, затем пала вниз. Преодолев волны, лодка пошла по спокойной речной воде.
Вдруг она резко повернула к берегу. Мотор смолк, словно оборвался, и в тишине моторка ткнулась носом в речной берег. Витька Бурсой решил пройти по суше до железнодорожного моста, разведать, не караулит ли там его жена Нина. Если стоит на своем посту и заметит лодку, то все пропало, рыбу пойдет продавать на базар она, а Витьке ничего не достанется.
Он снял рубаху, штаны, чтобы быть незаметнее, и в длинных трусах семейного покроя направился вдоль берега к мосту. Пляжный народ был несколько в стороне, здесь же, возле устья, было безлюдно, и только лежала на полосатой подстилке какая-то одинокая женщина, старательно повернувшись лицом к небу. Бурсой издали приметил ее черные очки, незагорелое ослепительное тело с голубоватым провалом пупка, рыжие волосы, закинутую над головою полную руку и золотистый блеск подмышек. Он прошел мимо.
Но шагов через тридцать он приостановился и вдруг пал грудью на берег. Тихо рассмеялся и подгреб к своим соскам горячий песок. А затем развернулся и на четвереньках пополз назад. Женщина глядела в небо, не шелохнувшись, яркая груда одежды лежала рядом с нею. Витька Бурсой подполз и приземлился возле самых ее ног. Таких узких розовых ступней с бледной нежной выемкой и таких пальчиков пожарник еще никогда не видывал. Он вздохнул и, найдя соломинку, принялся щекотать эти прекрасные ноги.
Женщина быстро села и показалась ему огромной — головою подпирающей небо. Медные волосы ее разметались среди белых небольших облаков. Две сочные половины ее пухлого рта зашевелились, затем началось:
— Что тебе надо, бессовестный?.. Как не стыдно… — и так далее.
И тут Витька Бурсой увидел позади ее полного плеча, где-то вдали, стоявшую на белой дюне лошадь. Все было как обычно: медные волосы женщины шевелил ветер, мелькнула в небе ворона, море за дюнами ровно шумело. Однако лошадь, стоявшая на песчаном возвышении, была совершенно красного, словно спелая клюква, небывалого цвета. Но задержать свое внимание на столь необычном явлении пожарник не успел, потому что женщина продолжала честить его, и он зажмурился и заткнул себе уши пальцами.
Затем помолчали. За рекою сверху, с сопки, спускался мальчишка, ставя ноги боком на крутой склон. Под сопкой проходила дорога, на которой сейчас было пусто. Витька лежал и почесывал одной ногой другую. Это был плотный, но совсем коротенький человек. Фамилия же его была Большое. Из-за подобного сочетания корейцы города прозвали его Бурсой, что означало — большой. Прозвище так
Вдруг со стороны железнодорожного моста подошла к ним толстая, широкоплечая женщина, жена пожарника Нина, она сжимала в руках обломок серой коряги.
— Ты чего сюда приплелась? — начал выговаривать ей Витька, живо вскочив с земли.
— Пошел вон отсюда-а… кобель! — трубным голосом произнесла жена на все устье и взмахнула дубинкой.
Ты не махай напрасно, а то я те махну! — угрожал пожарник, отступая.
— Пожилой человек, а не стыдис-си! Иди, иди, говорю! — скандалила Нина. — Моторку бросил, разлегся тут. Дома дети жду-ут!
— Да погоди ты! ~ в сердцах взревел муж…
Так они вместе и подошли к лодке, и Нина взошла на нее, Витька же Бурсой нагнулся к мотору..
— Люди вон живут на свете и помирают, — сквозь зубы бормотал он, чуть не плача, — так у них есть что вспомянуть перед смертью. А чего хорошего я видал от тебя, Нинка моя, чего? О чем ты только думаешь головой своей?
— Я думаю об нашей обчей семейной жизни, — с достоинством отвечала Нина и вдруг заплакала. Она во время скандала ни разу не оглянулась на рыжую незнакомку, однако адресом своих речей разумела именно ее.
— Ну и думай, дура! — свирепо выкрикнул Витька, не выносивший жениных слез, рывком завел мотор, с. толкнул лодку в воду, но сам, перегнувшись через борт, живо схватил штаны и рубаху с банки и остался на берегу. Лодка же, безнадзорно стуча мотором, плавно и быстро двинулась по реке.
Нина ахнула, всплеснула руками и стала торопливо перебираться на корму, к мотору, по пути топча наваленную на дно лодки рыбу.
— Бхай, Нинка моя! — кричал вслед пожарник, грозя кулаком. — Продавай рыбу, нагребешь денег карман! А я еще погуляю!
Плачущая жена ничего не ответила. Убито склонившись над рулем, она правила лодкой, держа ее по середине реки.
Торжествуя, пожарник обернулся назад, но увидел, что женщины на старом месте нет. Убежала красавица. И Витька Бурсой испытал горькое разочарование.
И тут он почувствовал также, что должен вспомнить и еще нечто другое, не проясненное до конца и странное. Но что? Держа перед собою штаны так, чтобы можно было их тотчас надеть, пожарник задумался.
Красная лошадь! — вспыхнуло в его голове. Так где же она?
Витька Бурсой оглянулся окрест, проверил внимательным взором все песчаные бугры, но никакой лошади нигде не увидел. А ведь была же она! Стояла, кажется, вон на той пологой дюне — небольшая, стройная и совершенно красная, словно плюшевая игрушка для детей… Нет же, исчезла теперь и она.
И тут вспомнил он, где раньше видел красную лошадь. У них дома на комоде стояла гипсовая лошадка, любимая Ниной. И вот однажды дочка выкрасила ее всю красной тушью. Мать выдрала ее за это, а отцу девочка объяснила, что хотела сделать себе пожарную лошадь, такую же красную, как и машина у него на работе. Он тогда посмеялся, приласкал зареванную дочь, а теперь вдруг рассердился на нее. «Вот я тебе… приду домой», — пригрозил он про себя ни в чем не повинной дочери, оделся и пошел куда-то в необъяснимой, смутной печали.