Соблазны французского двора
Шрифт:
Улица Фавар находилась неподалеку, и уже совсем скоро дамы вышли из коляски перед домом, из окон которого лились звуки музыки. Только тут Мария вспомнила, зачем она прибыла на этот вечер, – и вновь почувствовала озноб.
Это был странный вечер! Играла музыка, испанская певица пела не без приятности романсы своей родины, однако Марии почудилось, будто она попала на один из вечеров графини Строиловой, где все посвящено было обсуждению – вернее, осуждению – королевской четы. Но это не были невинные сплетни – здесь говорили жестко, без полутонов – и очень злобно.
– Бог мой,
– Да! Теперь шить у Розы Бертэн [101] едва ли не более почетно, чем иметь дворянский герб.
– Мария-Антуанетта желает успехов как женщина, а не как королева.
– Конечно. Она всегда стремилась уйти от серьезного разговора лишь потому, что он скучен.
– Долее пяти минут она ни на чем не может сосредоточиться. Корона всегда была для нее не уделом, не судьбой, но игрушкою – вернее, одним из множества украшений.
101
Любимая портниха Марии-Антуанетты.
Нервно обмахнувшись веером, Мария окинула взором залу. Время идет. Пора исполнить свою роль. Она не забыла об этом – просто беспокоилась, что хозяйка, баронесса д’Елдерс, исчезла из гостиной. Не в своем ли она будуаре? А ведь как раз туда Марии надобно попасть. Но ежели Симолин глядит так пристально, стало быть, медлить более не след. Ведь в их тщательно обдуманном предприятии многое было взаимосвязано: порвется одно звенышко – и вся цепочка порвется!
Сделав вид, что полностью поглощена разглядыванием полотен Буше и Фрагонара, коими были увешаны стены (Фрагонар расписывал веера для самой Марии-Антуанетты), она выскользнула из залы, уверенная, что исчезновения ее никто не заметил: все были слишком поглощены очередным злоречением.
Симолин заставил ее затвердить подробный план здания, и Марии казалось, будто она уже была здесь. Вот за этой дверью – библиотека, здесь – кабинет, а вот малая гостиная. Там, вдали, – комнаты для гостей. А вот и вход в личные покои Этты д’ Елдерс.
Где-то здесь лежит вышитый индийский ридикюль. А если она сейчас откроет дверь – и столкнется лицом к лицу с хозяйкой дома? Ежели присутствие свое в коридоре еще можно было объяснить: мол, отправилась совершить свой туалет, да заблудилась, – то, отворив сию дверь, Мария враз попадет в самое щекотливое положение! Ах, как бы узнать, где баронесса? Однако времени терять нельзя. Мария на миг задумалась, потом вынула из сумочки, висящей на локте, янтарный шарик – не забыла, что, по словам Егорушки Комаровского, даже римские матроны беспрестанно потирали в руках электрон, дабы проникнуться солнечной энергией и жизненной силой, – и с размаху бросила его в сторону лестницы.
Шарик громко запрыгал по ступенькам – чудилось, кто-то бежал по ним, стуча каблуками, – и Мария услышала торопливые шаги за дверью.
Она едва успела отпрянуть и шмыгнуть в нишу, скрывшись за спиной античной статуи, как палисандровая дверь распахнулась, и роскошная блондинка остановилась на пороге, подозрительно
Снизу, из гостиной, донесся взрыв хохота, и баронесса, верно, вспомнив о своих обязанностях хозяйки, поспешила туда, а Мария бросилась в будуар.
Здесь царил мрак; комнату освещало лишь пламя камина, и Мария сразу почувствовала запах горелой бумаги. Этта Палм что-то сожгла здесь сейчас, мгновение назад – может быть, бросила в огонь какую-то важную бумагу, услышав стук в коридоре! Мария повернулась к камину и выхватила из огня обугленный лист плотной бумаги. К несчастью, лист сгорел почти полностью – не тронуты огнем были лишь последние слова и подпись:
«…щедрое, как всегда, вознаграждение. Обрати пристальное внимание на инструкции – они прилагаются. Прощай. Твой преданный друг Иоганн».
Мария так и ахнула, прочитав эти слова, написанные какими-то очень яркими чернилами красивого изумрудного оттенка.
Иоганн! Иоганн Мунник, вероятно? Бывший любовник Этты Палм и английский шпион? Ах, какая жалость, какая беда, что Этта успела сжечь письмо! И ведь это Мария спугнула ее. Зря, выходит, надеялась на свою удачу?
В сердцах Мария бросила обгоревший листок на стол рядом с несколькими чистыми белыми листками, и, заперев дверь на ключ, зажгла свечи и принялась искать пресловутый ридикюль.
Нашла его Мария почти сразу – и плечами пожала. Она-то думала, это будет нечто особенное и таинственное, а ридикюль оказался темно-желтым кожаным кошелем довольно грубой выделки; вдобавок был пуст, как гнилой орех, – видимо, сожженное письмо составляло все его содержимое.
Итак, Симолин крепко ошибся в расчетах, доверившись Марии. Она просто неудачница, вот и все. Самонадеянная неудачница! Единственное, что может она передать человеку, который здесь вот-вот появится, – это жалкий обрывок с несколькими начертанными на нем, вовсе бесполезными словами Иоганна Мунника.
Мария взяла со стола обугленный клочок бумаги – и не смогла сдержать изумленного восклицания: все не тронутые огнем слова бесследно исчезли!
Мария вертела бумажонку в руках, не веря своим глазам. Наконец в отчаянии покачала головой. Это было какое-то колдовство! Нет, не колдовство, разумеется, а наука. Очевидно, письмо было написано каким-то особенным составом, который имел свойство со временем исчезать. Вот и остались на гладкой бумаге только едва заметные шероховатые полосы в тех местах, где прежде были зеленые строчки.
Мария нервно ощупывала листок, поражаясь плотности бумаги. На таких обычно не пишут писем: очень уж толстый лист! – а между тем в нижнем углу знак – такие бывают именно на почтовой бумаге, самые разные: голубки с письмами в клювах, ангелочки, купидоны, цветы. И здесь цветок – тюльпан.
Почему-то темно-зеленый. Столь же таинственный, как и содержание письма Иоганна Мунника.
Мария задумчиво взглянула на стол. А вот и еще несколько листков такой же бумаги – плотной, очень белой, очень гладкой. Красивая бумага, жаль только, что небрежно согнута втрое, словно иначе не помещалась в каком-то пакете. И снова этот тюльпан в правом нижнем углу!