Соблазны французского двора
Шрифт:
Узнав об этом, Мария изрядно поколебалась в своей задушевной привязанности к Гизелле. Прекрасная венгерка была так жадна до жизни, что это даже пугало скрытную, таящую свои страсти русскую. И для Гизеллы, и для ее брата существовал в жизни один идол, которому они пламенно поклонялись, – собственное желание. Достижение желаемого – сам процесс ценился не меньше, а даже больше цели, ибо наслаждаться они умели только борьбой. Им необходимо было чего-то добиваться, алкать, искать, чтобы, наконец-то схватив, впившись жадными губами, высосав сок, тотчас отвергнуть то, что лишь мгновение назад являлось вожделенным, – и, подобно пчеле, перелететь на другой цветок, окунуться в
Мария чем дальше, тем больше страшилась этой неотступной осады. Она держала Сильвестра на расстоянии – прежде всего потому, что чувства ее к нему остыли, но еще и потому, что полагала неблагородным превращать дом женщины, давшей ей приют, в maison de rendez-vous [110] . Однако Гизелла, судя по всему, ничего не имела против! И Мария всерьез задумывалась о том, что надо бы наконец съехать отсюда…
Но куда? Вернуться домой? Там ее, судя по всему, не больно-то ждали, не желали видеть. Ну, вырвалось признание у Корфа, да что с того? Восемь лет платить горничной, чтобы та изображала его любовницу? Хорошо, он перед Марией безгрешен – значит, она грешна? Да уж какая есть!
110
Дом свиданий.
Итак, домой возвращаться нельзя. Но не к Симолину же на бульвар Монмартр попроситься на постой! Эх, сесть бы в карету да уехать по-настоящему домой – в Россию! И Мария замерла у окна, глядя в парк, едва тронутый зеленым весенним пухом; однако видела она вовсе не парк, а Волгу, синюю шелковую ленту под синим небом, и высокий зеленый берег, весь в желтых огоньках одуванчиков, и тополиный пух, и зеленый свет в березовых аллеях; и слышала посвист ветра в вершинах тополей, и шелест золотых колосьев пшеницы, и мерный стук дождевых капель в старые бочки, стоящие по углам дома…
А лучше бы она не мечтала у окна с блаженной улыбкою на устах, не ловила эхо прошлого, а отошла к двери да прислушалась хорошенько к речи, которую повела графиня Гизелла, застав своего брата в коридоре; тот стоял, понурясь, не смея коснуться ручки двери, за которой, холодна и неприступна, оставалась та, кого он жаждал всей душой и всем телом.
Мария всегда быстро принимала решения – и еще быстрее старалась воплотить их в жизнь. На следующий же день она послала одного из слуг мадам д’Армонти на улицу Старых Августинцев с запиской, в которой просила Данилу явиться к ней, а другого – на улицу де Граммон, в посольство, к Симолину. Вскоре оба курьера вернулись ни с чем: не застали дома ни того, ни другого. Хоть Мария и подивилась тупости обоих посыльных, не догадавшихся письма оставить вместо того, чтобы нести обратно, однако делать было нечего: пришлось ждать завтрашнего утра.
На следующий день лакеи вновь были отправлены по обоим адресам; Мария, от нетерпения не находя себе места, слонялась по саду, наслаждаясь картиною весны, как вдруг увидела, что дверь бокового входа – им не пользовались, насколько знала Мария, даже слуги – распахнулась, и оттуда, согнувшись и крадучись, вышел довольно высокий молодой человек: белокурый, приятной наружности, которую несколько портила отвисшая нижняя губа, придававшая ему циничный вид. Впрочем, насколько было известно Марии, внешность вполне соответствовала внутреннему содержанию: промелькнувший
Мария отступила за куст, не желая быть замеченной. Что делал де Лакло у графини Гизеллы? Был он франкмасоном и считался одним из опаснейших людей своего времени, – очевидно, именно поэтому герцог Филипп Орлеанский взял его к себе секретарем по особым поручениям. Герцог хоть и был братом короля, однако же считался ярым его противником. Когда началась подготовка к выборам в Генеральные штаты, Шодерло де Лакло по приказу герцога написал образец наказов, которые, по обычаю, должны были составлять избиратели. По мнению людей знающих, это была настоящая бомба, способная разрушить традиционную монархию: там, к примеру, была статья, в которой говорилось, что, поскольку «все беды наций проистекают от произвола королевской власти, необходимо принять конституцию, которая определит права и короля, и нации». Ну и тому подобное. Когда об этом стало известно, Шодерло де Лакло перестали принимать в домах убежденных роялистов, а ведь Гизелла д’Армонти вроде бы именно к ним и относилась… Что же мог делать в ее доме подобный человек?
Мария задумалась – и усмехнулась. Шодерло де Лакло прославился не только своим любовным романом, но и своими любовными романами; вдобавок он постоянно имел на содержании актрис или танцовщиц и вел жизнь веселую. Не интрижка ли у него с Гизеллою? Ежели так, прекрасной графине следует быть осторожнее: многие его бывшие любовницы узнали свои черты в персонажах «Опасных связей» – к своему великому неудовольствию.
Не остеречь ли Гизеллу? Но как? Непрошеный совет, говорят, хуже обиды.
Мария была слишком скромна и по-прежнему бесхитростна. Ей даже в голову не приходило, что де Лакло приходил из-за нее.
Назавтра Гизелла совершенно ошеломила Марию.
– Чем более проходит времени, тем чаще замечаю я, что мой брат вам не по сердцу, дорогая Мария! – сказала она своей гостье.
– Я бы желала видеть его другом, а не возлюбленным. Таким же другом, каким сделались мне вы!
Гизелла улыбнулась:
– Он будет вам другом! Он все готов отдать для вашего счастья. А ведь вы несчастны, не правда ли?
Мария передернула плечами. Неужели это так явно?
– Брат не хотел этого видеть, но я решила открыть ему глаза: вы не будете счастливы с ним никогда, пока существует на свете барон Корф, ваш муж! Ведь так? Ведь так, не скрывайте!
– Что толку скрывать? Это правда.
– А если бы он погиб? Умер? – осторожно проговорила Гизелла – и тут же расхохоталась, замахала руками с притворным ужасом: Мария так и подалась к ней, гневно сверкая глазами. – Нет, нет, я не то хотела сказать! Храни господь вашего барона! Но эта любовь вам глаза закрывает, весь мир заслоняет. Значит, нужно либо избавиться от него, либо покончить с вашими недоразумениями.
Мария снова передернула плечами. Если бы это было так просто – покончить с недоразумениями! Сейчас она ругательски ругала себя за то, что не сделала этого, когда появилась такая возможность. Со временем улеглась тяжкая обида, явление «тетушки» и примирение с нею Корфа перестали казаться оскорблением и предательством. Сильвестр, конечно, так никогда не поступил бы – так ведь оттого Мария и не любит его, Сильвестра-то, который жизнь свою и судьбу своей страны бросил к ножкам обожаемой женщины. Оттого и любит она до безумия Димитрия Корфа, для которого честь и долг – превыше любви.