Соборная площадь
Шрифт:
Я сунул подстаканник в сумку, огляделся вокруг. Народ густой нескончаемой рекой медленно тек мимо. При коммунистах лица выглядели веселее, да и толпа была пожиже, потому что люди работали. Заметив, что Данко призывно поднял руку, я направился к нему.
— Будешь брать? — протянул он мне два серебряных кружка. — Я в них как в женских юбках. Знаю, что надевают для прикрытия жопы, а какого они фасона — плиссированные или вареные — ни бум-бум.
Кружки оказались немецким пятимарочником и двухмарочником тысяча девятьсот одиннадцатого года, когда объединившимися германскими землями правили кайзеры. Но иностранное серебро, как и золото, ценилось дешевле русского, потому что проба была ниже. Мельком взглянув на
— А сколько они стоят на самом деле?
— Максимум тысяча восемьсот рублей, — ответил я.
— Я вообще давал за них стольник, а ты штуку отвалил. Набираешь барахла.
— Сейчас для меня каждая копейка дорога.
— Бухать меньше надо, — отмахнулся цыган от моих проблем. — Тогда и копейку эту можно будет тратить не оглядываясь.
Я кивнул и вернулся на свое место. Молодцы цыгане, пьяницу среди них едва ли отыщешь. А тут… великая пьяная нация: «Жизнь надо прожить так, чтобы, оглянувшись назад, увидеть горы пустых бутылок и толпы женщин с поднятыми подолами. И чтобы каждый проходящий мимо ребенок говорил тебе — здравствуй, папа». Обалденное кредо. А ведь так получается и на самом деле: горы пустых бутылок, человек триста любовниц, сожительниц, просто случайных собутыльниц, четверо детей от трех жен. Еще Людмила родит и будет пятеро от четырех жен. Вернее, от двух жен и двух сожительниц. Классно. Кому-то этот расклад, может, и согрел бы душу, я же зябко повел плечами. Разве об этом мечтал? О, эти розовые мечты и розовые сны.«…Где же ты теперь, Галинка, мед невинных детских снов, не растаявшая льдинка, безответная любовь. Где ты, детство босоного, яснокрылые мечты. Не ведут к тебе дороги, не вернешься больше ты…».
Да, мы были счастливее нынешних, кидающихся на перекрестках под колеса автомашин с тряпками в руках, призывающих прохожих покупать газеты, пацанов, потому что у нас хватало времени и на мечты. Вот так-то, новоявленные господа, не обладающие лишней минутой. Я успел отпробовать кусочек безоблачного счастья. Вам этого не удастся уже никогда, ни за какие миллионы и даже миллиарды. Хоть в марках, хоть в долларах.
— Привет. А ты что здесь делаешь? Вот так встреча, ни фига себе.
Я резко обернулся и увидел удивленно-радостное лицо бывшей моей подопечной Гели Лежаковой, талантливой ростовской поэтессы. В пору интенсивной деятельности литобъединения «Дон» при Союзе писателей, я входил в правление молодежного органа и как мог, помогал одаренным ребятам опубликовать их произведения в областных газетах и журналах. В числе наиболее способных была и Геля, впоследствии ставшая любовницей на добровольных началах. Просто мы выпили в Союзе по какому-то поводу, и она увязалась за мной. Тогда я имел вес, силу, публиковался, чуть ли не еженедельно, работал как вол за письменным столом и абсолютно не думал о женщинах. Но вот получилось, чего уж теперь скрывать.
— Работаю, Гелька. Обманываю православный народ.
— Ни фига себе. Так ты ваучерист, что ли? — приподняла тонкие брови девушка.
Все-таки прав был Лев Ошанин, красивее ростовских девушек не сыскать по всей России. Юная красота особенная, смуглая, щемяще-сладостная. Не то, что простенькие, курносо-круглые лики русачек из центральных областей.
— Ну, выкручиваюсь из инфляции, как могу.
— Никогда бы не подумала. Да и вид у тебя… не бандитский.
— Странно, ты считаешь, что на ваучерах работают одни бандиты?
— Нет, конечно, — смутилась Геля. — Но я думала, что здесь ворочают крутые ребята.
— Ты ошибаешься, — засмеялся я. — Среди нас есть инженеры, художники, музыканты. Даже писатели.
— Теперь и сама вижу.
— А чем занимаешься ты? — спросил я в свою очередь.
— Газетами на вокзале торгую. «Спид-инфо», «Совершенно секретно» и другими.
— Получается?
— Так себе. На кусок хлеба хватает.
— Пишешь что-нибудь, Геля?
— Изредка, — карие глаза девушки подернулись дымкой тумана. — Для души. Кому сейчас нужны бабксие стихи про любовь.
— Нужны, Геля, нужны, — вздохнул я. — Хотя бы для себя, чтобы не затеряться в захлестнувшем нас хаосе.
— А ты? — с женской участливостью спросила она. — Тебе нельзя бросать. «Приемный пункт» признали все, а «Туманы» вообще класс.
— Спасибо на добром слове, но я, кажется, начал бухать. Неприятности, понимаешь, одна за другой.
— Раньше тоже бухал. Правда, редко, но метко, — засмеялась девушка.
— Раньше день-два и два-три месяца передышки, а то и полгода. Теперь же по неделе через полмесяца.
— Тогда пора задуматься.
Девушку кто-то окликнул. Она обернулась, махнула рукавичкой. Оторвала от земли тяжелую, сразу не замеченную мною, набитую газетами и журналами сумку.
— Я приду к тебе, и мы поговорим. Можно?
— За бутылкой шампанского? — улыбнулся я.
— Я принесу. У меня иногда водятся лишние деньги, — подмигнула она. — Да, Гарик торгует рядом со мной. Вообще все ребята из «лито» бросились в коммерцию.
— Как многие члены Союза писателей в столяры и плотники. Знаю.
— Я позвоню. Ну, пока. Вид у тебя какой-то усталый. Держись.
— Держусь.
— Удачи.
— Спасибо. Взаимно.
Разноцветная курточка и туго обтягивающие длинные ноги синие джинсы еще немного помаячили на другой стороне трамвайных путей. Затем фигурку девушки загородил подкативший «собачатник» с решетками на окнах. Милиционеры принялись вылавливать закоченелых от холода алкашей. Задумчиво погремев в кармане монетками, я вытащил пачку сигарет, закурил. В голову лезли разные, не имеющие общего стержня, мысли. О Зуфре, как неожиданно для себя окрестил я новую любовницу. Надо же, забыл спросить имя. О Людмиле, о будущем, таком холодном и зыбком.
— Эй, дед, «кардинала» возьмешь?
— Что? — встряхнул я головой, пытаясь сосредоточить внимание на заросших щетиной лицах молодых армян.
— «Кардинала», — повторил один из них. — На двадцать восемь граммов.
— Показывай.
До меня дошло, что речь идет о мужской золотой цепочке. Парень снял ее с толстой шеи, протянул мне. Проба на замке стояла, на другом конце цепи тоже. Сам замок работал четко, без «закусов», к плетению из золотых пластин претензий вообще не было. Безукоризненное, ни пайки, погнутостей. Ничего не скажешь, работа большого мастера. Но что-то настораживало. То ли цвет металла казался бледнее обычного, то ли вес не соответствовал величине изделия. Помочив слюной середину цепи, я вынул ляпис, крепко потер им одну из пластин. Реакции никакой. Значит, золото. Снова взглянул на армян. Молодые зверьки с резкими взглядами исподлобья. Скорее всего, боевики из Нагорного Карабаха. Драгоценный металл оттуда прут телегами. Снимают с убитых, скупают за бесценок у беженцев. Впрочем, сейчас везде война, по всему периметру бывшего Советского Союза. Какая разница, откуда вещь, предложили, — решай сам.
— По восемь тысяч за грамм. Идет? — подлил масла в огонь армянин.
— Идет, но денег у меня маловато, — с сожалением причмокнул я губами. Сделка могла бы быть весьма выгодной, вещь купили бы даже свои по двенадцать тысяч за грамм. — Погнали к цыгану.
— К какому цыгану? — настороженно спросил парень.
— На углу возле палатки стоит, видишь?
Отдав цепь, я направился к Данко. Тот давно уловил, что сделка с армянами крупная. Но виду не подавал, только напустил на себя излишнего безразличия.