Соборная площадь
Шрифт:
До утра мы с Антоном таскали через широкий двор на помойку старые башмаки, сапоги, брюки, пиджаки, какие-то железки, деревянные детали от мебели и прочее, которое старик, шатаясь по свалкам, волок домой. Людмила как-то показывала дореволюционные фотографии его предков и родственников. Хорошо одетые, упитанные мужчины с тросточками и милые дамы в длинных платьях, в широких шляпах с кисеей, были сфотографированы то в парке, то на фоне респектабельного особняка, окруженного газонами и клумбами. Какое положение они занимали при царе, никто, ни Людмила, ни ее мать. простая украинская женщина, не знали. Сам дед, до недавнего времени крепкий, с окладистой бородой, старик, о себе никогда не распространялся. Приехал в Ростов из одного из близлежащих к Москве крупных городов в двадцатых, начале тридцатых годов. Первый раз женился неудачно, остался ребенок. Второй раз выбрал украинку. Оказалось, на всю жизнь. Воевал от первого до последнего дня, ранен, награжден. Сыну под полтинник, двое дочерей. Младшая уехала за мужем — ростовчанином, инженером,
— Ты иди, теперь мы сами управимся, — сказала мне Людмила, когда мы вынесли из квартиры большую часть рухляди. — На похороны тоже не приходи. Зачем это тебе… Лишние хлопоты. Я скажу, что сама захотела, чтобы не приходил.
Пожав плечами, я поцеловал ее в щеку и ушел.
Еще две недели я ловил отходняк, боролся со страхами, с перебоями сердца, подсчитывая убытки от загула. Исчезло многое из недавно приобретенной одежды, вплоть до нижнего белья, некоторые вещи, часть денег. Тридцать ваучеров, естественно, пропали тоже. Короче, если бы влетел на чеках, но не пил, то потери оказались бы куда скромнее. Одинокое бытие состояло в основном из редких походов в магазин за пакетным супчиком и хлебом, прогулок вокруг поселка и чтения книг. Ну и, конечно, просмотра интересных программ по телевидению. После двухнедельного отгула я, наконец-то, взялся за перелопачивание старых рукописей. Позвонил бывшим соратникам по перу. Они меня помнили, высказывали надежды на выход в свет новых произведений. Но стоящих деловых предложений не поступало. Так, мелочи. Предлагалось сотрудничество в коммерческих газетах, прокат на страницах периодики написанных произведений различного жанра. О выпуске книги речи велись в основном только через чистоган. Слишком дорогое удовольствие. Как я понял, ребята сами бились рыбами об лед. В бесполезной суете пролетело еще дней восемь. Вывод примерно был таков: ты, мол, главное, пиши, когда представишь рукопись, достойную опубликования, тогда будем и разговаривать. Может, что-то и придумает. Но как раз писать я отвык капитально. Часами просиживал над раскрытой чистой тетрадью без единой мысли в голове. Нужен был толчок, разрядка. Раньше движущей силой являлись постоянные встречи с литераторами, выступления по телевидению, редактирование рукописей полностью зависящих от моего мнения молодых, общение с прекрасными дамами — поэтессами, прозаичками. В общем, слава, увлечения, любовь. После же развала обоих союзов писателей, прекращения деятельности литературного объединения, я, как и все, оказался в вакууме. Рассчитывать пришлось только на себя. Выходило, что толчок нужно искать где-то на стороне. И вдруг я вспомнил, что на дворе август, пора отпусков. Из Лазаревской я часто приезжал с массой впечатлений от многочисленных встреч с женщинами из разных уголков бывшего Советского Союза, максимально заряженным. Отложив рукописи и тетради в сторону, я настроился на морскую волну. Перед отъездом решил заскочить на базар, узнать, что же произошло после окончания приватизации, какие изменения. Захватив на всякий случай два миллиона рублей, утром сел в автобус и поехал на центральный рынок. Площадь перед базаром как всегда кишела продавцами и покупателями. Над вечным житейским хаосом возвышался белокаменный ростовский собор с золотыми главами. Недостроенную колокольню по-прежнему окружали строительные леса. Так же звенели и ходившие друг за другом собаками по весне трамваи. Когда один из них наконец-то отполз от остановки, взору представилась картина, заставившая сердце учащенно забиться. В промежутке между коммерческими ларьками, возле главного входа в рынок и дверей магазина стояли с табличками на рубахах все те же знакомые лица. Руки невольно потянулись к глазам. Не сон ли это! И на чем сейчас работают бывшие ваучеристы. Быстренько спустившись с площади по каменным ступенькам, я пересек трамвайные пути, мимоходом поздоровался со старухами сумочниками. Аркаша со Скрипкой деловито шныряли быстрыми взглядами по толпе. Чуть дальше торчал Спикерс с Очкариком, другими ребятами. Данко с цыганами обрабатывал владельца золотой цепочки. В полном составе пахал и семейный подряд во главе с нестареющим, по-прежнему активным Жан Луи Папеном.
— Привет, старый пердун, — протянул я руку Скрипке.
— О, писатель нарисовался, — с явной расположенностью воскликнул тот. — Народ, посмотрите, кто к нам пожаловал.
— Ну-у, не иначе в лесу что-то сдохло, — заулыбался Аркаша. Подошли другие ваучеристы, радостно потрепали по плечу.
— Ты сказал, что будешь писать книгу, — поднял брови Спикерс. — Мы так и надеялись прославиться в веках.
— Видел однажды, как он пишет, — перебил Аркаша. — На ногах еле стоял, но все равно к магазину тащился. В тельняшке, в спортивных брюках, в домашних шлепанцах. Я было хотел подойти поругать, да он самого себя не видел.
— Братцы, дорогие, чем вы здесь промышляете? — тупо разглядывая таблички, не стал оправдываться я. — Мне казалось, что ваучеру давно пришел конец.
— Он еще нас с тобой переживет, — гоготнул Коля. — Дня три назад мы по восемьдесят тысяч за чек сливали.
— По восемьдесят! — манекеном повернулся я к нему, вспомнив об исчезнувших из шифоньера тридцати ваучерах. Только теперь дошло, почему более дальновидные ребята и здесь, и в центре базара, скупали их в последний день приватизации тысячами по баснословно низкой цене. Минимум семьдесят тысяч рублей навара с одного чека. — А сейчас по сколько?
— Берем по полтиннику,
— Так и положено, — возразил с некоторой долей иронии Сникерс. — Не переживай, писатель, вы должны жить как монахи в монастыре. На хлебе и воде, на плечах балахончик… это, ряса с поясочком из лыковой веревки. Чтобы не размениваться. Диоген вообще примостился в бочке, а Сократ бомжевал. Тогда мысля, в отличие от скудной пищи и драной одежды, обязательно будет жирной. Так я говорю?
— Так, — отрешенно кивнул я головой. — Но иной раз хочется чего-то необычного. Двухкомнатную квартирку, например, с хорошей машиной в гараже.
— Эти прелести для тупых, а ты у нас — писатель, который прекрасно понимает, что духовные богатства главнее материальных. За что мы тебя и уважаем.
— Да, но в Америке, в Англии…
— Там другой расклад, — перебил Сникерс. — Мы до их уровня жизни еще не дошагали. Где читающего народа больше? У нас.
— Ты лучше начинай работать, — вмешался в разговор Аркаша. — Допился, наверное, до уровня барыги. Есть деньги?
— Пока есть.
— Ну и становись, не слушай никого. Писатели тоже жрать хотят.
Поговорив еще немного, ребята разошлись по своим местам. Отойдя в сторону, я нацарапал на куске картона новую табличку — старую сперли вместе с ляписным карандашом, серебряными перстнями и монетами — и пристроился между Аркашей и Скрипкой. Они не выказали никакого неудовольствия. Наоборот, охотно ввели в курс дела о ценах на ваучеры, купоны, доллары, золото и прочие, приносящие от перепродажи доход, вещи. В этот день мне удалось сбить больше пятидесяти тысяч. Чтобы вернуть пропитые три миллиона рублей, предстоял долгий марафон. Работа над новой рукописью незаметно отошла в сторону, хотя желание было огромным. О каком выпуске книги могла идти речь, когда почти каждый из директоров коммерческих издательств называл суммы предоплаты в несколько раз превышающие весь мой скудный капитал, включая даже стоимость собственной квартиры. В государственных издательствах проскочить практически не представлялось, возможным. Они давно перестали существовать, во всяком случае, для рядового литератора.
В один из срединных августовских дней к нам подвалил на собственном лимузине Серж со своей компанией. После конца приватизации ребята перешли работать на квартирный рынок. Дела, если судить по их внешнему виду, шли неплохо. Лана, приемная дочь Папена, любовница Сержа, с ним не пошла, осталась на базаре. Кажется, она завела интрижку со страшим группы оперативников из уголовного розыска Геликом. Тот в частые посещения буквально повисал на ней, не смущаясь присутствия ваучеристов и своих подчиненных. Плотный, коренастый, со здоровым цветом лица и яркими голубыми глазами, Гелик не пропускал ни одной, занимающейся бизнесом, красивой девушки. Но Серж к появлению соперника отнесся прохладно, видимо, период любви кончился. Когда-то его с огромным количеством долларов, марок, золота и налички застукали сотрудники областного управления милиции, которые были далеко не ровня районникам. Но он каким-то образом выкрутился. Скорее всего, помогли такие как Гелик, с большими связями в верхах.
— Как дела, писатель? Крутишься? — пожимая руку, поинтересовался Серж со скромным любопытством.
— Стараемся, хотелось бы иметь хоть что-то про черный день.
— Желание разумное, — согласился Серж. — У тебя, случайно, нет знакомых алкашей, желающих продать квартиру? За наводку десять процентов от сделки твои.
— Не интересовался, — передернул я плечами.
— Если объявятся — дай знак. Мы теперь часто будем наезжать на базар. Нужны баксы, купоны.
— Вы что, и на Украину мотаетесь?
— В основном за товаром.
— А на квартирах?
— Первая жирная волна почти схлынула. Чтобы сорвать солидный куш, нужно неделями пасти клиента. Много конкурентов, включая различные фирмы. Так мы договорились?
— Узнаю, но обещать не буду.
Серж подошел к Лане, обнял ее за плечи. Володя Артист с Витьком притормозили рядом со Сникерсом. Я пощипал подбородок. Десять процентов от наколки — неплохой приработок. Надо бы поспрашивать у ребят, среди них достаточно много живущих в одиночестве. Но что будет потом с тем же Лешкой Армяном, если он расстанется с жильем. Уговаривать Серж умеет. Под забор? На вокзал? Сопьется совсем. Похоже, такое предложение не для меня, против него восстает все существо. Точно в таком положении могу оказаться и я, несмотря на наличие взрослых детей и даже внучки. Да, у них есть угол, но когда-то придет пора выходить замуж, жениться. Не все время прятаться под родительским крылышком. Не вечный и я. Пусть хоть такой будет помощь, коли не представилось возможности подымать на ноги до самостоятельного становления на крыло. Я провел рукой по лицу, освобождаясь от навеянных предложением Сержа мыслей. Паршивый у него бизнес, замешан на слезах, на человеческих трагедиях. А по внешнему виду — из благородной семьи. Удачливый Владик тоже. Но слишком часто приходится слышать от таких молодых, как они, жестокие слова, сказанные с полным безразличием в голосе: «Это его — или их — проблемы». Раньше, до перестройки, они звучали гораздо реже.