Соборяне
Шрифт:
– Ермошка! Ермошка! скорей тащи долой этот образ и неси его… я его спрячу в комод. Образ был спрятан.
– Как это глупо, – рассуждала она, – что жених, ожидая живую душу, побил свои статуи и порвал занавески? Эй, Ермошка, подавай мне сюда занавески! Скорей свертывай их. Вот так! Теперь сам смотри же, чертенок, одевайся получше!
– Получше-с?
– Ну да, конечно, получше. Что там у тебя есть?
– Бешмет-с.
– Бешмет, дурак, «бешмет-с»! Жилетку, манишку и новый кафтан, все надень,
– Понимаю-с.
– Не «понимаю-с», глупый мальчишка, а просто «понимаю», ю, ю, ю; просто понимаю!
– Понимаю.
– Ну вот и прекрасно. Ступай одевайся, у нас будут гости. Понимаешь?
– Понимаю-с.
– Понимаю, дурак, понимаю, а не «понимаю-с».
– Понимаю.
– Ну и пошел вон, если понимаешь.
Озабоченная хозяйка вступила в свой будуар, открыла большой ореховый шкаф с нарядами и, пересмотрев весь свой гардероб, выбрала, что там нашлось худшего, позвала свою горничную и велела себя одевать.
– Марфа! ты очень не любишь господ?
– Отчего же-с?
– Ну, «отчего же-с?» Так, просто ни отчего. За что тебе любить их?
Девушка была в затруднении.
– Что они тебе хорошего сделали?
– Хорошего ничего-с.
– Ну и ничего-с, и дура, и значит, что ты их не любишь, а вперед, я тебя покорно прошу, ты не смей мне этак говорить: «отчего же-с», «ничего-с», а говори просто «отчего» и «ничего». Понимаешь?
– Понимаю-с.
– Вот и эта: «понимаю-с». Говори просто «понимаю»
– Да зачем так, сударыня?
– Затем, что я так хочу.
– Слушаю-с.
– «Слушаю-с». Я сейчас только сказала: говори просто «слушаю и понимаю».
– Слушаю и понимаю; но только мне этак, сударыня, трудно.
– Трудно? Зато после будет легко. Все так будут говорить. Слышишь?
– Слышу-с.
– «Слышу-с»… Дура. Иди вон! Я тебя прогоню, если ты мне еще раз так ответишь. Просто «слышу», и ничего больше. Господ скоро вовсе никаких не будет; понимаешь ты это? не будет их вовсе! Их всех скоро… топорами порежут. Поняла?
– Поняла, – ответила девушка, не зная, как отвязаться.
– Иди вон и пошли Ермошку.
«Теперь необходимо еще одно, чтоб у меня здесь была школа». И Бизюкина, вручив Ермошке десять медных пятаков, велела заманить к ней с улицы, сколько он может, мальчишек, сказав каждому из них, что они у нее получат еще по другому пятаку.
Ермошка вернулся минут через десять в сопровождении целой гурьбы оборванцев – уличных ребятишек.
Бизюкина оделила их пятаками и, посадив их в мужнином кабинете, сказала:
– Я вас буду учить и дам вам за это по пятачку. Хорошо?
Ребятишки подернули носами и прошипели:
– Ну дак что ж.
– А мы в книжку не умеем читать, –
– Песню учить будете, а не книжку.
– Ну, песню, так ладно.
– Ермошка, иди и ты садись рядом.
Ермошка сел и застенчиво закрыл рот рукой.
– Ну, теперь валяйте за мною!
Как идет млад кузнец да из кузницы.Дети кое-как через пятое в десятое повторили.
– «Слава!» – воскликнула Бизюкина.
– «Слава!» – повторили дети.
Под полой три ножа да три острых несет. Слава!Тут Ермошка приподнял вверх голову и, взглянув в окно, вскрикнул:
– Сударыня, гости!
Бизюкина бросила из рук линейку, которою размахивала, уча детей песне, и быстро рванулась в залу.
Ермошка опередил ее и выскочил сначала в переднюю, а оттуда на крыльцо и кинулся высаживать Борноволокова и Термосесова. Молодая политическая дама была чрезмерно довольна собою, гости застали ее, как говорится, во всем туалете.
Глава седьмая
Князь Борноволоков и Термосесов, при внимательном рассмотрении их, были гораздо занимательнее, чем показались они мельком Туберозову.
Сам ревизор был живое подобие уснувшего ерша: маленький, вихрястенький, широкоперый, с глазами, совсем затянутыми какою-то сонною влагой. Он казался ни к чему не годным и ни на что не способным; это был не человек, а именно сонный ерш, который ходил по всем морям и озерам и теперь, уснув, осклиз так, что в нем ничего не горит и не светится.
Термосесов же был нечто напоминающее кентавра. При огромном мужском росте у него было сложение здоровое, но чисто женское: в плечах он узок, в тазу непомерно широк; ляжки как лошадиные окорока, колени мясистые и круглые; руки сухие и жилистые; шея длинная, но не с кадыком, как у большинства рослых людей, а лошадиная – с зарезом; голова с гривой вразмет на все стороны; лицом смугл, с длинным, будто армянским носом и с непомерною верхнею губой, которая тяжело садилась на нижнюю; глаза у Термосесова коричневого цвета, с резкими черными пятнами в зрачке; взгляд его пристален и смышлен.
Костюмы новоприбывших гостей тоже были довольно замечательны. На Борноволокове надето маленькое серенькое пальто вроде рейт-фрака и шотландская шапочка с цветным околышем, а на Термосесове широкий темно-коричневый суконный сак, подпоясанный широким черным ремнем, и форменная фуражка с зеленым околышем и кокардой; Борноволоков в лайковых полусапожках, а Термосесов в так называемых суворовских сапогах.
Вообще Термосесов и шире скроен, и крепче сшит, и по всему есть существо гораздо более фундаментальное, чем его начальник! Фундаментальность эта еще более подкрепляется его отменною манерой держаться.