Собрание ранней прозы
Шрифт:
– Какой славный малый!.. Слушай, нам пора уже. Я думаю, еще увидимся.
– Заходи завтра, ладно? У меня короткий день будет. И знаешь, кстати, я тебя познакомлю тут с моим другом – очень приличный парень – в газете служит, в «Икземинер». Тебе он понравится.
– Отлично. До завтра!
– Пока! Приходи часа в два.
По дороге домой Стивен начал задавать Дэну вопросы, а тот притворялся, будто не слышит их; если же Стивен проявлял настойчивость, он отделывался самыми краткими ответами. Было ясно как день, что он не желает обсуждать своего духовного
За ужином в этот день мистер Фулэм был настроен общительно, и он начал явственно направлять нить беседы к Стивену. Его метод «втягивать» собеседника был не самым тактичным методом, но Стивен, видя осуществляемую стратегию, ждал, пока к нему обратятся прямо. К ужину был приглашен сосед, некий мистер Хеффернан. Мистер Хеффернан далеко не разделял воззрений хозяина, и потому в этот вечер разгорелись оживленные споры. Сын мистера Хеффернана изучал ирландский язык, ибо он считал, что ирландцам следует говорить на своем родном языке, а не на языке своих завоевателей.
– Но в Америке, где такая свобода, какой Ирландия вообще вряд ли достигнет когда-нибудь, люди совсем не возражают против английского языка, – сказал мистер Фулэм.
– Американцы другое дело. У них нет языка, который они могли б возродить.
– Что до меня, то я не возражаю против моих завоевателей.
– Потому что вы при них занимаете хорошее положение. Вы не труженик. Вы пожинаете плоды работы националистов.
– Пожалуй, вы мне начнете сейчас говорить, что все люди равны, – заметил иронически мистер Фулэм.
– Что же, в этом есть смысл.
– Скорей бессмыслица, дорогой сэр. Наши соотечественники не ведают ничего о Реформации, как они ее называют, и я надеюсь, [это] они пребудут в том же неведении о французской революции.
Мистер Хеффернан вернулся к исходной теме:
– Но им бы заведомо не повредило узнать кой-что о своей собственной стране – о ее традициях, истории, языке!
– Для тех, у кого масса досуга, это может быть и неплохо. Но я, как вам известно, противник всяческих подрывных движений. Наш жребий бесповоротно с Англией.
– Юное поколение с вами не согласно. Мой сын, Пэт, сейчас обучается в Клонлиффе, и как он мне рассказывал, там все семинаристы, а им завтра быть нашими священниками, имеют такие настроения.
– Католическая Церковь, дорогой сэр, никогда не будет подстрекать к мятежу. Но здесь вот с нами один из юного поколения. Пускай он выскажется.
– Я совершенно равнодушен к принципам национализма, – сказал Стивен. – У меня достаточная личная свобода.
– И вы не чувствуете никакого долга перед родиной, никакой любви к ней? – вопросил мистер Хеффернан.
– Честно говоря, нет.
– Но в таком случае вы живете как животное, лишенное разума! – воскликнул мистер Хеффернан.
– Мой собственный разум, – отвечал Стивен, – для меня более интересен, чем вся страна.
– Вы думаете, пожалуй, что ваш разум важней Ирландии!
– Именно так я думаю.
– У вашего крестника странные идеи, мистер Фулэм. Позвольте спросить, это иезуиты вас научили этому?
– Иезуиты научили меня другому – читать и писать.
– Но и религии также?
– Естественно. «Какая польза человеку, если он приобретет целый мир, а душу свою потеряет?» [8]
– Никакой пользы, безусловно. Это совершенно так. Но человечество предъявляет требования к нам. У нас есть долг по отношению к ближнему. Мы восприняли заповедь любви.
– Да-да, я это слышу каждое Рождество, – молвил Стивен. Мистер Фулэм рассмеялся на это, но мистер Хеффернан был уязвлен.
– Возможно, я прочел меньше, чем вы, мистер Фулэм, и даже меньше, чем вы, молодой человек, но я верю, что благороднейшее чувство любви у человека, после любви к Богу, это любовь к родине.
8
Мф. 8: 36.
– Иисус был другого мнения, чем вы, мистер Хеффернан, – сказал Стивен.
– Вы произносите очень дерзкие речи, молодой человек, – произнес мистер Хеффернан тоном неодобрения.
– Я не боюсь высказываться открыто, – отвечал Стивен, – даже по поводу приходских священников.
– Вы еще слишком молоды, чтобы поминать Имя Святое с такой легкостью.
– Я не богохульствую. Я сказал то, что хотел сказать. Идеал, который Иисус открывает человечеству, – это идеал отрешенности, чистоты и одиночества; идеал, который предлагаете вы, – это идеал мщения, страстей и поглощенности мирскими делами.
– Мне кажется, Стивен прав, – произнесла мисс Хауард.
– Я хорошо вижу, – сказал мистер Фулэм, – к чему ведут эти все движения.
– Но ведь невозможно, чтобы мы все вели жизнь отшельников! – воскликнул в отчаянии мистер Хеффернан.
– Мы можем примирить между собой оба образа жизни, если изберем путь добрых католиков, исполняя сначала наш долг пред Богом, а затем обязанности нашего положения в жизни сей, – сказал мистер Фулэм, с удовлетворением напирая на последнюю часть фразы.
– Вы можете быть патриотом, мистер Хеффернан, – сказал Стивен, – не обвиняя при этом в безбожии тех, у кого другие взгляды.
– Но я вовсе не обвинял…
– Хорошо-хорошо, – благодушно произнес мистер Фулэм, – мы все понимаем друг друга.
Эта небольшая перепалка доставила удовольствие Стивену; для него было приятным упражнением направить артиллерию ортодоксии на строй ортодоксов и поглядеть, как он держится под огнем. Мистер Хеффернан казался ему типичным ирландцем-провинциалом: категоричный и боязливый, сентиментальный и злобствующий, идеалист в речах и реалист в поведении. Труднее было понять мистера Фулэма. Его восхваления ирландского крестьянина полны были ярого патернализма, за истовой приверженностью к Церкви крылась приверженность к феодальным привилегиям и природная покорность той силе, в которой он видел источник этих привилегий. Он любил внедрять свои аристократические взгляды в живом стиле: