Собрание сочинений Том 11
Шрифт:
В 44 № дружески ко мне расположенного, очень умненького и чистенького «Еженед<ельного> обозрения» * было напечатано следующее:
«Это во-первых. А во-вторых, что сделали наши рыцари чистой литературной воды, чтобы выделиться из среды деятелей навозной журналистики? Есть ли у них хоть слабое подобие общих интересов, поползновение сплотиться и идти дружно рука об руку, — или же все врозь ползут? Некогда пробовали учредить третейский суд честии испугались насмешек тех, кому это неудобно было. В прошлом году затевали что-то вроде литературных обедов, и пока, кажется, ничего из этого не вышло. Сделали ли далее что-нибудь наши литераторы, чтобы возвысить в глазах публики свое значение, или просто-напросто хотят напомнить ей о существовании «литературного сословия»? Сколько раз затевали праздновать юбилей тех или иных писателей, и всегда дело ограничивалось словами или келейным торжеством. Не далее как в прошлом году много
В ответ на это я 16 октября напечатал в 286 № «Новостей» следующее:
В 44 № «Еженедельного обозрения» упоминается о намерении почтить меня каким-то знаком внимания по поводу исполнившегося двадцатипятилетия моих занятий литературою. Там сказано, что намерение это «отложено» на 1884 год.
Дозвольте мне сказать, что это намерение не отложено, а совсем оставленопо усердной моей просьбе, для которой я имею уважительные в моих глазах причины.
Николай Лесков.
15 октября 1884 г.
С.-Петербург.
За этим таится перетолковывание, — будто я «ломаюсь», а мне самому не только неловко, но и совсем неудобно пространно объясняться.
Вы ближе многих знаете, какой тернистый путь проходил я по литературному полю и каких мерзостей только не подбрасывали мне под ноги мои собратия… И за что? Что злого и бесчестного написал я? Началось с «Некуда», собственно со 2-й части, где я картинами показал, что либерализмом драпируются мошенники и что с таким сбродом честно-либеральным людям «идти некуда». Но ведь то и сталось! В «Расточителе» я показал, как бессудно было время дореформенных судов, и между тем все, и во главе всех тогдашние «Петербургские ведомости» (Корша), руками Суворина и Буренина писали, что я «опошляю новый суд», — хотя заключительные слова драмы таковы: «И вот какими нас новый суд застал». Меня не только подозревали в шпионстве, но печатно уверяли, что «Некуда» написано «по заказу (разумеется, III отделения), тогда как «Некуда» переносило усиленнуюцензуру: его читал цензор де Роберти, а за ним поверял Веселаго, а за ним M. H. Турунов, и еще некоторые главы посылали в III отделение. «Некуда» измарано цензурою жестоко. Там выпускались целые главы. «Расточителя» * боялись брать на сцену актеры, что их «заругают», а вот «Расточителю» 20 лет, и он до сей поры не сходит с репертуара в провинциии каждый год приносит мне гонорар. Лучшие годы жизни и сил я слонялся по маленьким газеткам да по духовным журнальчикам, где мне платили по 30 р. за лист, а без того я умер бы с голоду со всем семейством. И одно духовенство действительно явило мне любовь. Нынче по осени в Казани вышла книга * «Духовные типы в русской литературе», где эпиграфом взято место из «Соборян» (слова Туберозова в благодарность светской литературе). Туберозов поставлен первымв числе типов, и даже сказано, что все другие писатели были, конечно, «подражателями». Между тем в изданном томе писем Ф. Достоевского он говорит даже о какой-то моей «гениальности» * и упоминает о «странноммоем положении в русской литературе», а печатно и он лукавил и старался затенять меня. Что же я мог бы вспомнить на обеде, сделанном в мою «честь»? Что я мог бы по совести высказать, кроме обиды и досады за низкие и подлые клеветы? Не лучше ли было отклонить это? — что я и сделал… И опять — я знаю, что мысль почтить меня родилась тоже в кружках духовенства и людей «верующих», но о чем могли бы мы говорить? Поговорите об этом со своей совестью и по расположению ко мне.
Н. Лесков.
Недавно еще «Нов<ое> время» в отсутствии Суворина обозвало меня «фарисеем» * . <Вы зн>аете — какой я фарисей? Что я написал в фарисейском духе?
32
С. Н. Шубинскому
<Вторая половина октября 1884 г.,
Петербург>.
Я очень рад, что силуэт Боброва Вам понравился и Вы его напечатаете. Я бы советовал сделать с него «фотогравюру». Он стоит этого. Нет сомнения, что шарж тут есть, но легкий и не безобразный, а «во вкусе века». Притом все говорят, что портрет
Кое-что (очень немного) я Вам напишу к портрету. Это я сделаю, когда Вам будет нужно, и это будет очень немного, так что затруднений в гонорарном отношении быть не может. Вы заплатите, что найдете нужным по «сиротскому положению» своего журнала. — Если же справедливо то, что носится в публике и что мне сообщают, — будто Вы или Ал. С. Суворин «дали Феоктистову * обязательство, что я не буду писать для «Исторического вестника», — то я Вам дам к портрету Боброва несколько строчек безымянных. — А если это правда, то я этим нимало не обижаюсь, но, откровенно сказать, очень хочу знать и непременно буду знать: кто это из Вас двоих был так малодушен, что дозволил делать себе внушения и еще отвечал на них?.. Вот век и вот характеры! Это, видно, не Катков с Ковалевским, и даже не… Нет; неужто это правда? Неужто Вы изъяснялись, извинялись и обещали «воздержаться»? Неужто можно допустить над собою такой срам и унижение! Как он должен уважать Вас, — он, которого даже Авсеенко презирает и презирать не боится…
Горишь со стыда, слыша такие вести… И особенно мне обидно за Вас… И зачем Вам было давать такие слова, когда Вы, верно, знаете, что я в жизнь мою никогда и ни одному редактору не предложил работы иначе, как по его просьбе. Зачем мне эта благодать, и чем полтинник «Исторического вестника» выгоднее рубля из другого кармана? — Простите, что все это говорю Вам, но я не люблю таить злобы на сердце, — а Вы, наверно, дали к этому какой-нибудь повод.
Н. Л.
33
С. Н. Шубинскому
28 октября 1884 г., Петербург.
Очень рад, что заметка Вам нравится. — Заглавие перемените. Пусть будет: «Один из трех праведников». Я думал, что надо непременно «к портрету». Так и соедините: вверху крупно поставьте «Один из трех праведников», а ниже, в скобках, «к портрету А. П. Боброва». Это будет хорошо. — Догадка Ваша насчет литографии, быть может, верна, и потому вычеркните все, что касается моих догадок насчет портрета китайскою тушью. Это неважно, но проговариваться не надо, когда есть сомнение. — О Костомарове глубоко скорблю * . Это был настоящий писатель и человек с литературною честностью, каких все становится менее и менее. «Память его будет с похвалами» и «во благих водворится». Он пожил и потрудился довольно, но без него станет пусто.
Преданный Вам
Н. Лесков.
34
И. С. Аксакову
10 ноября 1884 г., Петербург.
Досточтимый Иван Сергеевич!
Не знаю, в милости я у Вас ныне или в немилости? Со дня памяти митрополита Филарета Дроздова Вы лишили меня «Руси». Гнев оный ощущаю. Филарета же чтить не могу, но обаче всегда в добром к Вам почтении пребываю и просьбы или поручения Ваши помню.
В последний раз как Вы писали мне * с присылкою гонорара за «Левшу», Вы просили меня, «если случится штучка особенная, обточенная и обделанная», то чтобы прислать ее Вам для «Руси».
С той поры ничего такого не было.
Здесь не надобно звона гуслярного, — Подавай им товара базарного.Осужденные биться из-за «буар, манже и сортир», — поспеваем лишь подавать то, что вприспешню требуется; но трафится штучка, которую облюбуешь и для своего удовольствия сделаешь по-иному. То случилось и ныне. Стал я заготовлять к р<ождеству> Х<ристову> фантастический рассказец * и увлекся им и стал его отделывать, а потом, как отделал, стало мне его жаль метнуть туда, куда думалось. И ту помянуся мне слово Ваше последнее, и в нем Вы соблаговолите видеть вину сего моего писания. Рассказец очень маленький (в пол-листа), фантастический, касается государя Александра Николаевича и «его камня». Истолкователем выведен старый гранильщик, чех с «сухих гор Мереница». Разумеется, все почтительно и (думается) вполне оригинально. Это поэтический каприз, «штучка», кунстштюк, где вымысел стоплен с действительностию и отливает и горным суеверием и ужасною действительностию. Прислать или не надо? Отпишите, государь, а я всегда Ваш слуга и послушник
Николай Лесков.
P. S. Насчет «возвращения правительства» Вы были превосходны. Рассказ, о котором пишу Вам, называется «Подземный вещун». — Место для него наилучшее было бы в рождественскую пору, ибо он фантастичен, хотя и не весел, более грустен. Он совсем готов и переписывается.
Терновский, умирая, написал карандашом:
«Одно неприятно в моей смерти, что Победоносцеву покажется, будто он убил меня». Теперь ищут «главу Климента» * , украденную в Киеве московскими иерархами. Говорят, будто она в Кремле и ее можно узнать с помощию «краниологии». — То ли еще не заботятся о вере христианской?!!