Собрание сочинений Том 11

Лесков Николай Семенович

Я Вам отдал рукопись, как человеку знающему толк в литературе, а получил письмо от В. Гайдебурова, которого литературности я не знаю. По болезни моей мне неудобно вступать в разговоры на письмах с человеком, который пишет к авторам, не удостоив даже дочитать данную ему рукопись. Посылаю Вам его глупое и неучтивое письмо, а рукопись мою прошу Вас возвратить Петру Алексеевичу Богословскому ^* , который доставит Вам эту записку. Не позабудьте также и листочек, который я вчера послал Вам с посыльным.

Искренно Вам преданный и Вас уважающий

Н. Лесков.

256

Л. Н. Толстому

Ночьна 16 октября 1893 г.

Петербург.

Сегодня вернулась от Вас Л<идия> Ив<ановна> В<еселитская> ^* и пришла меня навестить и долго и много о Вас рассказывала. По ее словам, она очень довольна своею поездкою, хотя опять с Вами не переговорила… Вот задача или незадача! Стасов ^* от нас близехонько, и она к нему пойдет за синологом, а «кобеля потрясучего» кличут Виктором Петровичем ^* . Живет он где-то в Поварском переулке, но № дома не знаю, и сам у него никогда не бывал. Ему можно

писать в редакцию их издания (М. Итальянская, 18), но, впроч<ем>, Л<(идия> Ив<ановна> послала в адресный стол за справкою и, вероятно, через два дня будет иметь возможность сообщить Вам его точный адрес. «О сем доволи». «Океан глупости» ^* , говорят, вывел Вас из терпения, и Вы хотите противопоставить этому отрезвление в немецком издании. Правда ли это? «Океан глупости» противен чрезвычайно, но благоразумно ли ставить свою ладонь против обезумевшего быка? Я ничего опасного не чувствовал в «Царстве божием» и теперь уверен, что сочинение это не может вызвать никаких нежелательных последствий; но писать протест и помещать его в немецком издании — это значит сделать вызов, и не одному лицу, а всей орде… Я не отрицаю пользы и славы такого поступка, но я думаю, что тут есть опасность, которой, может быть, следует пренебречь, но которую непременно надо считать вероятною и даже почти неизбежною. Поступок такого свойства вполне Вас достоин, но… Вы, говорят, недавно читали Герцена, так у него есть сравнение, в котором есть полное сходство с тем, что будет: «Вы явитесь в положении человека, который старается войти в здание в то время, как все оттуда выходят». Мы стары, и нам дорожить собою много не стоит, но надо все-таки знать, чего можно ожидать? А ожидать, по-моему, следует того, что всякое мстивство Вам может быть произведено не только в согласии с «обществом», но, так сказать, как бы в удовлетворение его желаний… К тому, что в «Царстве б<ожием>» прежние читатели Ваши были подготовлены и освоены сочинениями, которые выходили ранее; но удар, направляемый в нынешнюю мету, произведет совсем новое и сильное впечатление. Вы без сравнения умнее меня и дальнозорче, но я все-таки хочу Вас просить «семь раз померить» то, что Вы хотите «отрезать». Но в принципе я Вам совершенно сочувствую. Если можно Вам об этом говорить со мною, то не пренебрегайте моим желанием знать: в каком фасоне это будет написано и в какое немецкое издание будет направлено? И почему именно в немецкое, а не в английское!Немецкое приводит целую ассоциацию идей, которые совсем неудобны у нас теперь, а за английскими изданиями держится репутация такая, что там находит себе место всякое благородное слово, которое нельзя у себя высказать.

Преданный Вам

Н. Лесков.

257

M. О. Меньшикову

20 октября 1893 г., Петербург.

Я знаю, что делаю редакции затруднения вставками, и очень этим конфужусь, но фельетонный очерк должен отражать как можно полнее веяния минуты, и потому все, что в этом смысле картинно и характерно, то надо подать на блюде… Ведь это же и для редакции важно! Если только возможно, я прошу не оставить последнюю вставочку, а всунуть ее. Это все взято «с натуры», и все это бродит в обществе и дает живой колорит очерку «кстати». Пожалуйста, поставьте! Если затем необходима компенсация в виде лишения меня возможности просмотреть последнюю корректуру, то я уж лучше лишу себя этого, но вставочку прошу вклеить.

Николай Лесков.

258

А. И. Фаресову

26 октября 1893 г., Петербург.

Ап<остол> Павел сказал одному мужу: «Многие книги в неистовство тя прелагают» ^* . И, видно, что было древле, то есть и днесь. Вы очень сердитесь, так, что становится и «за человека страшно». Ни Гольцев, ни Протопопов не дураки и не неучи, а люди умные, образованные и с определенными взглядами известного политического направления. Они все вопросы рассматривают с точки зрения этогонаправления, у которого есть очень много сторонников высокой пробы умственной и нравственной. Во всяком разе, это направление, которое можно пониматьи обсуживать. Каблиц ^* же поступал со всеми вопросами как крыловская «Мартышка» с очками: «То их понюхает, то их полижет, то их на хвост нанижет». Он все вертел, а ничегоне объяснил и не доказал, и говорить о нем всерьез как о выразителе чего бы то ни было, кроме ломанья, — я не почитаю ни за возможное, ни за достойное затраты времени. По-моему, это такой был мыслитель, что изъяснять его нет никакой надобности и никакой пользы. «Книги его прелагали в неистовство». Да поможет бог всякому человеку избежать этого. У нас и без того много неистовых. Он кончил достойным себя образом: шулера мысли признали в нем свои родственные черты и позвали его к себе «на совет нечестивых», и… он пошел… ^* Комическое положение!

Я надеюсь, что мы об этом мыслителе говорить больше не будем. Для меня это навсегда «Мартышка и очки», и притом мартышка довольно противная. Поздравьте и меня с глупостью.

Н. Лесков.

259

А. И. Фаресову

28 октября 1893 г., Петербург.

Мне трудновато, Анатолий Иванович, вести переписку о таких вопросах, как «массовый подъем» или «герои и героическое», <которые> имеют преимущества ясности и положительности. Об этом написаны горы, и в числе судивших об этом лиц есть Карлейль, Спенсер ^* , Милль ^* , Морлей ^* и другие, при которых нельзя же упоминать о Каблице или выставлять в многозначащем роде свое мнение… Его иметьможно, но с ним надо быть очень скромным. Вопрос этот из тех, которые человек великого ума называл «проклятыми». Массу надо поднимать, но она не поднимается массою… Что делать с этим «проклятием»? Я этого не знаю, и не сержусь на это, и не хвалю тех, кто «съел бы» людей иного мнения; а Вы мне это приводите… Для чего, спрошу? Мне это и не нужно, и неважно, и неинтересно. Свинья все ест, а человек должен быть разборчив в том, для чего он открывает уста. Я желаю понимать Карлейля в его теории «героизма» и совсем лишним почитаю всякое знакомство с литературною жвачкою маленького и почти совсем ничтожного человека в области мысли, о котором я не знаю, для чего Вы писали. Когда же Вы выставляете наперед свое и его мнения в убийственном по своей трудности вопросе, — я не нахожу ничего более пристойного, как привести слова Феста Павлу. «Книги в неистовство тебя приводят». И как иначе! Что я должен думать о том, что Вы уже который раз попрекаете Гольцева тем, что он «экс-профессор»… ^* Разве Вы не знаете, почему он «экс»?Разве его выгнали за дурное дело?.. Разве честные и умные люди могут приводить такие попреки? Стыдно Вам это, Анатолий Иванович!

Н. Лесков.

260

А. И. Фаресову

29 октября 1893 г., Петербург.

Все это так бы можно пустить, но Вы не раз, а каждыйраз на слове и на письме стегаете этого честно пострадавшего человека тем, что он «экс-профессор». Это очень нехорошо и не делает Вам чести. Но еще хуже то: зачем Вы тогда негодуете на отношения Ф<лексера> к Чернышевскому и Белинскому? ^* Значит, Вы понимаете, что именно тут есть неуместного, но для себя Вы этим не стесняетесь. И за что? За то, что люди берут дело с другой стороны, чем юродивый К<абли>ц, и утверждают выводы, сделанные Белинским и Чернышевским. Вами просто овладевает «неистовство», и это самое лучшее, что можно сказать в Вашу защиту. Вы высказываете на людей подозрения— что они думают, когда пишут… Кто же Вам дал такое право разъяснять чужие думы?И в чем Вы могли увидать черные замыслы в статьях Гольцева и Протопопова, где сказана одна фактическая правда, я как раз сходная с тем, что писали Бел., и Черн., и Карлейль, и все великое множество умных людей, которые знают историю и видят, что «масса инертна», а успехи делаются немногими, способными идти вослед «героев» (Один ^* , Кромвель ^* , Лютер, Магомет, Христос, Будда). О чем Вы спорите-то? Это ведь не то, что хорошо или нет участвовать в издании экс-шпиона? А если хотите знать мое мнение, то не посердитесь за него: я Вам скажу, что Вы не столько обнаруживаете любовь к истине, сколько любовь к шуму. Это вредно для истины и не поведет Вас к успеху в литературе. Совет Вам возможен один: меньше кидайтесь по верхам журналистики, где мало обстоятельности, а обратитесь к самостоятельным исследованиям. Почитайте хоть Гиббона. Иначе все будете «шуметь» и не принесете делу пользы.

Н. Лесков.

261

А. И. Фаресову

30 октября 1893 г., Петербург.

Совершенно справедливо, Анатолий Иванович, что полемику о достоинстве суждений Каблица надо бросить. Еще бы лучше было ее не начинать, потому что человек этот как мыслитель— только смешон и жалок. Вы процитировали много имен, и все они говорят и то и другое; а хоть бы они говорили ни то и ни другое, то всегда останется ясным, что «не все желудки способны варить одну и ту же пищу», и отсюда у Сократа, у Оригана и у Августина получили свои права учения «исотерическое» и «экзотерическое», то есть более полное и менее полное (для людей менее понимающих). Писемский шутя предлагал таких умников, как Каблиц, «посадить в пивную, чтобы там сказал: како верует?» Пустым делом мы с Вами занимаемся. А Гольцев и Протопопов не невежи, а люди, которые в литературе не говорят ничего к помрачению совести и понятий. Я кончил.

Н. Л.

262

Л. Н. Толстому

1 ноября 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

Вчера мне случилось видеть «заведующего общежитием студентов» (зятя Бем ^* ), и он рассказал мне, как шли «беспорядки» ^* из-за разномыслия в посылке депеш в Париж («заведующий» этот — такой, какой к этому месту сроден и нужен). Было так: хотели послать депешу очень немногие, а противпосылки были все поляки, все немцы и «мелкие народцы», то есть эсты, литвины, хохлы и евреи. Русские же партизаны делились по факультетам: юристы и филологи подписали в количестве 96-ти человек, а остальные неподписались. А естественники и математики все неподписались. Немцы отвечали прямо, что они «не хотят» посылать депеши; поляки вначале давали уклончивые ответы, но потом тоже стали прямо говорить, что «не хотят», мелкое рассеяние уклонялось от ответов и от подписей. Окна действительно били, и междуусобная потасовка была начеку. Тогда и были приняты «меры», о которых рассказчик не сообщил, и затем депеша «от студентов» составлена и послана ректором Никитиным ^* . Ответа на нее нет, и это «заведующий» объясняет тем, что в Париже не только знали о разномыслии студентов, но и еще того более: будто бы студенты через Берлин или другой заграничный город телеграфировали в Париж, что они этим празднествам не сочувствуют.

Сообщаю это Вам для Ваших соображений и еще раз повторяю, что «заведующий общежитием», зять Бемов (Барсов), — человек, который удостоен своего поста по своим заслугам, но рассказ его я принимаю за верное и сам на него полагаюсь.

На торжестве Григоровича ^* не был. Описания, вероятно, читаете. Письмо Ваше ^* , говорят, было встречено с очень благородною серьезностью и напутствовано живым, как бы демонстративным рукоплесканием. Кони переселился ко мне в соседство и хочет «стучаться вечером», чему я, конечно, рад. Лидию Ив<ановну> видел вчера. Она пишет нечто для Гуревич ^* . Я написал нечто для «Недели», и это уже набрано, но как-то пугает всех, и потому не знаю: выйдет это или нет. Называется это «Загон». По существу это есть обозрение. Списано все с натуры. Если выйдет это, то, пожалуйста, прочитайте и скажите мне: безвредно это или вредно. Мне не нужно похвал, а нужно проверять себя по суду того, кому верю. Не в том дело, мастеровито ли это, а в том: есть ли сие на потребу дня сего? Мне ведь тоже говорят и так и иначе; а я один, слаб и умом шаток, Обозреньице это читают в корректуре люди разные и кое-что мне возражают, что будто этого не надо бы; а другие говорят «надо»; и в числе этих редакция «Недели», а я сам уверен так, что это представить стоило, и вреда я ничему доброму не делаю. Посмотрите, пожалуйста, и Вы.

Преданный Вам

Н. Лесков.

263

Л. Н. Толстому

2 ноября 1893 г., Петербург.

Высокочтимый Лев Николаевич!

В «Вестнике Европы» за ноябрь м<есяц> <18>93 года, в XV статье, начин<ая> стр. 393-й, под рубрикою «Иностранное обозрение» напечатаны очень дельные характеристики «океана глупости» и выражены мелкие замечания и соображения о «русских журналистах в Париже». Все это, конечно, суховато и в докторальном тоне, но справедливо и хорошо. Считаю не излишним на всякий случай указать Вам на это, так как Вы, кажется, «В<естни>ка Европы» не получаете. Во всяком случае, хорошо, что хоть откуда-нибудь послышался человеческий голос, а не одно повсеместное скотское блеяние наших «делегатов».