Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
– Нюр!
– сказал он, натягивая фуражку.
– Отойдем-ка, дело есть. И ты, паренек, - позвал он меня.
Думая о лошади, о том, как снова сейчас стану отвозить снопы к молотилке, я нехотя подошел к милиционеру. "Верхом бы еще покататься, думал я, - в седле!"
– Вот что, Нюр, - сказал он, неловко переминаясь с ноги на култышку, - Васька пропал.
– Как пропал?!
– ахнула тетя Нюра.
– Да уж пропал. Три дня нету. Как ты ушла с этим мальцом, так и Васька на работу не вышел. Обыскались, Макарыч в розыск заявил. Говорит, горох воровал твой Васька вот с этим пацаном, да еще за три дня прогула по трудовому законодательству знаешь што...
– Милиционер скрестил пальцы в решетку.
– Я думал, тут он, но нету.
– Ой!
– охнула тетя Нюра.
– Значит, убег!
– Она сорвала с шеи платок, заплакала и опустилась на землю.
– Убег! Убег!
– повторяла она.
– Это я виноватая...
– Она вскинула к милиционеру зареванное лицо.
– А найдут, Игнат, - посадить могут?
– Могут, - ответил Игнат, будто извиняясь.
– По нонешним строгостям могут. Да еще горох чертов!
Тетя Нюра словно только услышала про это.
– Какой еще горох?
– крикнула она и вскочила.
– Какой горох?
Милиционер стоял, опустив голову, и ковырял култышкой мягкую землю.
– Николка!
– крикнула тетя Нюра.
– Какой горох?
К нам стали подходить колхозницы. Они останавливались поодаль и слушали.
Я вздохнул поглубже. Вот какой этот главбух проклятый, оказывается. Не поленился, значит, слазить в огород к Ваське, пока дома никого нет, посмотрел, растет ли горох.
– Это я, - произнес я дрогнувшим голосом, - арестуйте меня!
Милиционер удивленно оглядел меня по частям: сперва штаны, потом живот, потом голову с кепкой блинчиком.
– Арестуйте!
– повторил я.
– Васька тут ни при чем. Это я горох рвал.
– А много?
– осторожно спросил милиционер.
– Два кармана!
– ответил я.
– А Васька меня отговаривал! А я его не послушался!
Милиционер плюнул.
– Чертов Макарыч!
– сказал он.
– Я думал, два мешка.
– И что к пареньку пристали!
– проговорила старуха с веселыми глазами. Коленки она уже снова обмотала мешковиной и походила на пугало руки бы ей только раскинуть да встать неподвижно.
– Он вить работает вон как! Снопы возит! Жал намедни! Дак чо, ему гороху карман набрать нельзя?
Тетки, окружившие нас, загудели, закивали головами, но одна вздохнула:
– Охо-хо, с этим Макарычем лучше не путаться, под какой хошь закон подведет.
– Ребенка-то?
– удивилась Маруськина бабка.
– Да чо мы, безголосые али как?
– В руке она держала поварешку и трясла ею, будто хотела врезать Макарычу по лысому лбу этой штуковиной.
Подошел бригадир, сытый и веселый. Ничего он не слышал, про что тут толковали.
– А ну, граждане бабы, поехали дальше, пока вёдро. Не дай бог, дождь зарядит.
Тетки стали расходиться.
Кто-то тронул меня за кепку. Я поднял голову. Милиционер уже сидел на лошади.
– Садись!
– сказал он мне печально.
Я просунул ногу в свободное стремя и обреченно сел сзади него.
Женщины приветливо махали мне.
– Не боись, паренек!
– крикнула старуха, обвязанная мешковиной.
Махнула рукой голоногая Маруська. Мелькнул общий чан, молотилка и спешащий к ней бригадир.
Сверху, с лошади, было далеко все видно.
* * *
– Вот что, паренек... как тя, - сказал милиционер.
– Колька, - ответил я, крепясь.
– Ежели пытать будут про горох, говори, что ничо не знаешь. Не брали, мол, никакой горох. Вас ведь только один Макарыч видел?
Я кивнул.
Тетя Нюра шагала рядом с конем и глядела на меня заплаканными глазами.
"Кругом какая-то чушь, - думал я, - горох этот проклятый, Васька куда-то сбежал..."
– Теть Нюр!
– сказал я, стараясь ее успокоить.
– Да вы не волнуйтесь.
– Она взглянула на меня как на спасителя. Как на святого, который тут, на лошадиной спине, трясется.
– Горох рвал я, Васька ни при чем, а сбежать он не мог, что вы! Он, наверное, на Белой Гриве пашет!
Я вспомнил двух изможденных теток и старую лошадь, вспомнил, как глядел на них Васька, когда мы уходили и все время оборачивались с горы, как он поджимал губы и шевелил желваками.
– На Белой Гриве?
– удивился милиционер.
– А ты откуда знаешь? Говорил он тебе, что ли?
– Да нет, - удивился я его непонятливости. Хотя откуда ему было понять?
– Не говорил. Просто мы с ним туда ездили, там две женщины пашут, а поле - ого-го!
Тетя Нюра всхлипнула - то ли на радостях, что Васька еще, может, не сбежал, то ли от горя - пропал все-таки.
– Не реви, не реви, - успокоил ее Игнат, - сейчас доставлю вас и туда сгоняю.
– Будь чо будет!
– проговорила вдруг твердо тетя Нюра, вытирая глаза.
– Будь чо будет, только бы не убег!
– Она вздохнула.
– В жисть тогда перед Иваном не отвечу.
Я знал, что Иваном звали Васькиного отца, и удивился - он же погиб. Милиционер взглянул на нее сверху, цокнул на коня.
– А ты это всерьез, Анна?
– спросил, помолчав, он, и я опять удивился.
Оказывается, Нюрой-то ее зовут так по-простому, а настоящее имя у нее Анна. "Анна!
– подумал я.
– Красивое имя. Как у королевы какой".
– Ох, Игнат, - ответила тетя Нюра, - что тебе и сказать, не знаю. Боюсь, не поймешь ты меня, осудишь, ведь ты воевал, ногу на войне потерял, значит, понять не захочешь.
Я слушал этот разговор вполуха, не очень вдумываясь в него. Все мне тюрьма мерещилась и строгий суд, где на стене висит герб СССР.
– Отчего?
– ответил Игнат негромко.
– Или думаешь, я там, на фронте, с ногой вместе и душу потерял?
– Значит, понимаешь?
– Тетя Нюра взглянула на него удивленно, обрадованно.