Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
Толька повел глазами: светло, тихо, играет радио, теплынь — можно в нижней рубашке сидеть… Никто ни к кому не пристает, всякий занят своим делом: Вася Суриков латает штаны, двое читают, двое играют в шашки. Толька вздохнул, ему захотелось остаться здесь, не возвращаться в постылую семью, где все огрызаются друг на друга…
— Адриан Адрианович, — сказал Толька мастеру Королькову, — похлопочите, чтобы меня приняли в юнгородок: там место освобождается.
Корольков был членом завкома и знал о родственных отношениях Тольки с Уздечкиным. Он посмотрел озадаченно.
— Ты же с семьей
— Я лучше буду отдельно жить, — сказал Толька.
— Чудило, — сказал Корольков. — Как же это можно — уходить от своих?
— Бывает, — сказал Толька, — что чужие лучше своих.
— Думай, что говоришь, — сказал Корольков. — Ты вот так ляпнешь иной раз, не подумав, а люди слушают. А Уздечкину неприятность.
— Думаете, Федор будет против? — сказал Толька. — Он обрадуется.
— Глупости, — сказал Корольков. — Не хочу слушать. Молодой еще срамить авторитетных работников. Уживаться надо! Когда и не так что-нибудь, стерпи, промолчи, уступи старшим… Ни о чем я хлопотать не буду. Со своими не уживаешься — в общежитии вовсе не уживешься. Иди.
Толька пришел домой с работы в отвратительном настроении. Дома были мать и Валя, которая теперь ходила в школу; Оля еще не возвращалась из детского сада. Мать не спросила у Тольки, не хочет ли он есть: Толька и сам о себе позаботится, а у них сейчас скудно… Она сказала тем боязливо-неприязненным, раздраженным тоном, каким всегда говорила с ним:
— Хоть бы переобулся. Мела-мела, а он грязищу в комнату тащит… Валенки обуй! Федя придет — заругает.
Для нее Федор был — Федя, а покойная Нюра была — Нюрочка, и их дети были — Валечка и Олечка, а он, ее младший сын, был — Толька. Потому что Федя и Нюрочка ее кормили-поили, одевали и обували, она жила при них хозяйкой приличного дома. Толька же не давал ей ничего; а эта рабья душа отдавала свою привязанность не иначе как за плату.
Толька сердито моргнул, отошел к окну и стал спиной к матери. На улице было мокро, грязно. И выходить не хочется в такую погоду, а все-таки он сейчас переоденется — и айда из дому, в юнгородок или в кино, куда-нибудь, чтобы не сидеть тут с ними… Скорей бы снег! Так хорошо в валенках по снегу, легко. Надоела осень. Надоело это ненастное небо, черно-серое, взлохмаченное, — не разберешь, где тучи, а где дым от заводских труб.
Захотелось курить. Мужским движением похлопав себя по карманам штанов, Толька достал папиросы и спички и стал закуривать. В это время в комнату вошел Уздечкин, вернувшийся с работы.
Он и прежде не раз видел, как Толька курит, и не обращал на это внимания. Но сегодня вид мальчишки, стоящего к нему спиной и закуривающего папиросу, вдруг привел его в бешенство. Он бросился к Тольке, схватил его за шиворот и потащил к двери:
— На улице кури, дрянной мальчишка!
— Что ты делаешь! — сквозь зубы говорил Толька, упираясь. — Что ты делаешь!..
— Федя! Толька! — жалобно закричала Ольга Матвеевна, привстав с места.
Она испугалась, что они подерутся.
Когда входная дверь захлопнулась за Толькой, а Уздечкин вернулся в комнату, она успокоилась: Федя, конечно, чересчур разволновался, но Тольке ничего не сделается. Покурит на улице, Федя прав, нечего в квартире дымить.
Наутро
— Федор Иваныч, нехорошая вещь получается, — тихо и серьезно сказал он. — Парнишка, родственник твой, в юнгородок просится; ты его выгнал, что ли… Воля твоя, не можем мы в своей среде допускать такие явления…
Уздечкину стало душно: этого недоставало…
— Подожди, — сказал он. — В чем дело? Я его не выгонял, я велел ему курить на улице…
— Там как-то получилось, что когда ты его выталкивал, по лестнице поднималась Марья Веденеева, она увидела… Коневский расстроенный пришел. Парнишка-то твой не учится, даже семилетку не кончил… Как это так, Федор Иваныч? Как ты допустил? Как получилось, что, живя в семье, парнишка был предоставлен самому себе, даже кормился отдельно? Ты же человек с положением… Ни-че-го не понимаю!
Уздечкин молчал, собираясь с мыслями. Нападение было слишком неожиданно.
— Теперь он в юнгородок просится и слышать не хочет — вернуться домой. Ты его ожесточил… Он говорит, его все в доме вором считали, а он не был вором.
— Врет! — сказал Уздечкин, ударив по столу кулаком.
— Ну, — сказал Рябухин, — если он был вором, это для тебя не так уж благовидно, Федор Иваныч. А почему он не учится?
Уздечкин не ответил.
— А почему его выделили из семьи в смысле харчей?
— А черт его знает, — сказал Уздечкин растерянно. — Это еще до моего возвращения у них началось… Не знаю я этого ничего…
Рябухин прямо посмотрел ему в лицо:
— Не знаешь? Ты же председатель завкома, большая фигура! Он сегодня у приятелей в юнгородке ночевал, твой парень; приятели и разнесли по цеху. А после работы он к Коневскому пошел, а Коневский ко мне. Я повидал парнишку, просил поменьше языком трепать… Реноме твое берегу! Ты чувствуешь, как это выглядит? У руководящего работника, призванного воспитывать беспартийных рабочих, сын сбежал от дурного обращения…
— Он мне не сын!
— Это все равно, Федор Иваныч, ты сам прекрасно понимаешь, что это все равно. А еще уговариваем людей: берите на воспитание сирот из детского дома. А сами…
Рябухин помолчал.
— Ты вот Листопада обвиняешь. Рассердился на него — сердись. Борешься с ним, — если борьба принципиальная, борись. Во многом он ошибается, верно. Но по человечеству — я ему сто грехов прощу хотя бы за его отношение к молодежи, только за это одно, не говоря о другом!..
«Надо помирить их с Листопадом, — думал он, уходя от Уздечкина, — пускай Макаров скажет Листопаду пару веских слов».
К Листопаду позвонил Макаров, секретарь горкома:
— Александр Игнатьевич, не можете ли заехать на минутку, очень нужно.
У Листопада были дела на заводе, но он их отложил и поехал в горком. С Макаровым у него были хорошие отношения. Макаров вмешивался в его дела редко и всегда тактично. Постепенно у Листопада о Макарове выработалось мнение, что это человек умный и очень осторожный — из тех, которые семь раз отмерят, прежде чем отрезать. «Полная противоположность Рябухину, — думал Листопад. — Рябухину придет в голову мысль, он ее изложит сразу. А Макаров помалкивает, говорит только самое необходимое, проверенное».