Собрание сочинений (Том 1)
Шрифт:
— Отдыхайте.
Лидин папа демобилизовался и опять поступил машинистом на железную дорогу, так что Лида могла бы уволиться с завода и пойти учиться. Но ей было жалко бросать цех.
То, что делалось тут сейчас, нисколько ее не устраивало, но это временное, все говорят, что временное: пятилетка всех возьмет в работу… Пока, на досуге, Лида присматривалась к станкам. Ей нравилось токарное дело, нравилось и фрезерное; особенно прелестен был настольно-токарный станочек. «Это именно для моих рук», — думала Лида, любуясь станочком. Пожалуй, она все-таки пойдет работать на штампы, ей нужно
Однажды ей позвонила подружка из заводоуправления: плановому отделу нужна машинистка, и подружка подумала: почему бы Лиде не пойти в машинистки? Работа легкая, Лида научится в два счета.
«Вот еще! — подумала Лида, сделав гримаску. — Подумаешь, счастье — быть машинисткой…» Вслух она благовоспитанно поблагодарила подружку. Та уговаривала: «Подумай, Лидочка, будешь сидеть в чистой комнате, никакого масла, ни грязи, кругом интеллигенция, всегда будет в порядке маникюр…» Маникюр был большим соблазном, но Лида все-таки отказалась. По ее мнению, ничего не могло быть мизернее и бесперспективнее работы машинистки…
На производстве у нее будут перспективы. Она переживет временный затор, а дальше все будет хорошо… Надо как-то решать вопрос с Сашей Коневским.
Те морячки, с которыми она гуляла и которые осторожно ухаживали за нею и угощали ее мороженым, — это было несерьезно, она их и не принимала всерьез, она и поцеловалась-то всего раза три или четыре за свою жизнь — и не потому, что ей хотелось целоваться, а опять-таки по требованиям любовной науки: мальчишек надо иногда целовать, чтобы они не впадали в отчаяние.
А Саша — это была настоящая судьба: прочно, прилично, муж будет носить на руках. Он ее любит. И очень легко сделать так, чтобы любил всю жизнь.
Она мечтала, правда, о другом. Она мечтала, что сама пламенно влюбится в человека, так влюбится, что пойдет на безумства. Ей хотелось пламенеть и идти на безумства! Но ах! сколько было знакомств, и ни разу она не влюбилась пламенно. Даже маленький огонек, и тот не загорался…
«Может быть, — думала Лида, — я и не способна на пламенную страсть, может, это только мечты мои… Тогда чего же я жду? Может быть, никогда не будет другого такого хорошего и хорошенького, как Саша. Очень приятно, когда муж, вдобавок ко всем другим качествам, еще и хорошенький. Посмотришь на некоторых девушек — ходят с такими некрасивыми, я бы таких и близко не подпустила…»
И потом — ей уже двадцать лет, скоро двадцать один, молодость проходит! Хоть она и говорит Саше, что она слишком молода, но это у нее просто вид девчоночий, — на деле уже приходится скрывать свои годы… Скоро она будет старой девой. Ах, это будет ужасно несправедливо!
Надо выходить замуж. Ничего не поделаешь.
— Мамочка, — однажды утром сказала Лида тоненьким голоском, — ты ничего не будешь иметь против, если я выйду замуж за Сашу Коневского?
(Никто в доме, даже отец, никогда ни в чем не смел перечить Лиде, но она свято соблюдала дочернюю почтительность.) Мамочка хорошо знала Сашу — он уже несколько месяцев околачивался в доме — и ждала этого вопроса каждый день. Она немножко
— Как же ты нас бросишь, Лидочка? Вы уж с нами живите… — и поцеловала Лиду.
Лида уложила локоны по плечам и пошла на завод.
Вечером она вернулась с Сашей. Он еще не совсем пришел в себя от неожиданного счастья и на вопросы отвечал хотя горячо и сразу, но невпопад. Вид у него был такой — кажется, вышел бы один против своры волков, немцев, кого угодно… Лида, невинно улыбаясь, расставляла на столе чайную посуду.
Саша сидел бы до утра, но она дала ему понять, что папе и маме пора ложиться, особенно папе: он с дежурства… Она вышла на крыльцо проводить Сашу. Он обнял ее и стал целовать. Она тихо отстранила его:
— Довольно, довольно…
— Скажи, — сказал он, нежно держа ее за плечи и близко глядя ей в лицо, — для чего ты мучила меня, если любишь?
— Разве ты мучился?
— Очень! — сказал он откровенно и грустно.
Она красиво положила голову ему на грудь.
— Саша, я себя тогда не понимала…
— А теперь понимаешь?
Она кивнула…
Когда он ушел наконец, она не сразу ушла с крыльца, стояла и смотрела ему вслед, завернувшись в мамин платок. Ей показалось, что в какой-то час она вспомнит этот вечер, и это крыльцо, и Сашин восторженный, доверчивый шепот, и это будет очень важное воспоминание, за которое ей дорого придется заплатить. Сознание ответственности за его судьбу, которой она так своенравно распорядилась, вдруг пронзило ее. И с этим новым сознанием, задумчивая, она вернулась в дом.
«Я пойду навстречу тому, что должно быть», — решила Нонна.
После работы, когда все разошлись, она осталась в конструкторской. Она приоткрыла дверь, чтобы свет падал в коридор.
Он увидит свет и войдет.
Она пробыла в конструкторской до десяти часов — он не пришел. Утром она узнала, что накануне он улетел в Москву.
А что, если бы его вдруг перевели на другое предприятие? Что бы она сделала? Пошла бы к нему и сказала: «Возьми меня с собой…»
Он вернулся через четыре дня.
Кто-то сказал: «Листопад приехал». И сейчас же раздался телефонный звонок. Она сразу встала и пошла к аппарату, потому что знала, что это он ей звонит.
— Здравствуйте, Нонна Сергеевна. Как живете? А я в Москве побывал. Знаете, для чего?
— Откуда же мне знать?
— Насчет наших добавлений и пожеланий к плану и насчет, в частности, тракторных частей. Основные заказы к нам пойдут… Грушевой уходит, так я договорился в наркомате, что вы на его месте будете. Начальником цеха запчастей… Ну-ну, шучу. Зачем вам это… Нонна Сергеевна, ну, а вообще как?.. Все благополучно?
— Все благополучно.
— Значит, до свиданья, Нонна Сергеевна?
— Значит, до свиданья, Александр Игнатьевич.
От первого и второго мужа у Марийки не было детей, она уж думала, что никогда и не будет. И вдруг ей показалось, что она забеременела!
— Семочка, — сказала она Лукашину торжественно и таинственно, — ты знаешь что?
— Что? — спросил Лукашин.
— Ох, ни за что не скажу! — сказала Марийка. — Сглазить боюсь.
И тут же рассказала, потому что у нее ни от кого не было секретов, а тем более от Лукашина.