Собрание сочинений (Том 1)

Панова Вера Федоровна

— Возьми эти шары, — сказал он, сидя на корточках, с трубкой в зубах.

Марийка положила в карманы пальто три никелевых шара, которые Лукашин открутил от спинки кровати. Четвертый шар не откручивался, — должно быть, нарезка сильно заржавела. Шары сохранились отлично: блестящие, словно только что из магазина.

— Я возьму круглый столик, — сказала Марийка. — Мы его поставим в уголку около окна. А на столик — ту чугунную вазу.

— Вазу не бери, она тяжелая, — сказал Лукашин. — Ты женщина,

тебе нельзя таскать тяжести. Я ее, может быть, потом отдельно привезу.

Он вынес кровать из дома и бодро взвалил ее себе на спину.

— Ну, пошли, — сказал он.

Марийка шла своей обычной быстрой походкой, положив легкий столик на плечо, и думала, какая это грустная вещь — брошенный дом, и как хорошо бы летом пожить в тех верхних комнатках и покупаться в озере.

— Знаешь?.. — начала она, поворачиваясь к Лукашину, и вдруг увидела, что его нет рядом. Она оглянулась — Лукашин тащился позади, согнувшись в три погибели под тяжестью кровати.

— Давай понесем вместе! — сказала она, страдая за него. — Возьмем с двух сторон и понесем!

— Не говори глупости, — сказал Лукашин, задыхаясь. — Ты вот лучше не лети как сумасшедшая, а иди рядом, а то мне скучно без тебя.

Марийка не любила и не привыкла ходить медленно, она шла сердясь и доказывала Лукашину, что она гораздо сильнее его и уж во всяком случае вдвоем нести легче, а Лукашин не сдавался и наконец закричал, что его вся деревня осмеет, если увидят, что он несет кровать вместе с Марийкой; тоже мужчина — не может сам перенести такую пустяковину… Марийка перестала спорить. Шагов сто молчали. Остановились отдыхать. Лукашин положил кровать себе на голову.

— Так значительно легче, — сказал он.

И они пошли дальше. Но скоро Марийка заметила, что как она ни плетется, а Лукашин все равно отстает. У него иссякали силы. Она думала, как заставить его принять ее помощь, и ничего не могла придумать. Он, оказывается, бывает страшно упрямым!

До станции оставалось шагов триста.

— Нас, безусловно, оштрафуют в поезде, — сказал Лукашин еле слышным голосом.

— Почему? — спросила Марийка.

— Она не знает! — сказал Лукашин. — Потому что мебель в пассажирских вагонах возить нельзя.

Марийка нахмурилась: на штраф денег жалко.

— Знаешь? — сказала она деловито. — Если будут придираться, ты скажи, что кровать моя: уж я их как-нибудь уговорю… — И вдруг ее осенило: — Сема! Брось ее к черту!

Он сбросил кровать на землю сейчас же, как только она произнесла эти слова.

— Ну ее, — говорила Марийка, гладя его по спине и по голове, а он стоял, тяжело дыша, и дрожащими пальцами набивал трубку. — Неужели мы в городе не купим кровать! — Она достала платок и вытерла пот с лица Лукашина. — Как я раньше не сообразила! И как

ты не сообразил!

— Я сообразил сразу, — отвечал Лукашин, — как только мы отошли от дома. Но не мог же я так прямо сразу взять и бросить ее!..

Подходил поезд.

— Бежим! — сказала Марийка. — А то опоздаем! — И, схватившись вдвоем за столик, счастливые и довольные, они побежали к платформе.

В вагоне было мало народу. Они сели в сторонке от всех, глядя друг другу в глаза. Лукашин взял Марийкину руку и пожал.

— Спасибо тебе, — сказал он.

— За что? — спросила Марийка, улыбаясь.

— За то, что ты хорошая, — сказал Лукашин.

Шары Марийка забыла выбросить из карманов — так и привезла их на Кружилиху.

Опасения Никиты Трофимыча оправдались очень скоро. Однажды утром выяснилось, что нет денег даже на обед.

— Надо что-нибудь продать из вещей, — сказал ошеломленный Лукашин. — Что-нибудь из старья, чтобы продержаться.

Марийка молчала со скучным лицом. Лукашин вздохнул и сказал:

— У меня есть как раз одна такая вещь.

— Какая вещь? — спросила Марийка.

— Кожаная куртка.

— А тебе она что — не пригодится?

— Она совсем старая. Ее носить уже нельзя.

— Тебе нельзя, а другим можно? — спросила Марийка.

— Как ты сворачиваешь!.. — обиделся Лукашин. — Конечно, может кому-нибудь понадобиться. У нее подкладка совсем хорошая. Только ты продай.

— Почему я?

— Я мужчина, — сказал Лукашин, — мне неудобно.

— Ну, нет, знаешь, — сказала Марийка, — сроду не торговала и впредь не буду. Я стахановка, мне неприлично на базаре стоять с барахлом.

— Подумаешь! — возмутился Лукашин. — Какая графиня!

— Вот уж такая графиня, — отвечала Марийка и ушла на работу.

Пришлось Лукашину самому идти на рынок. Он встал в сторонке и, стесняясь, развернул свой товар. Сперва он держал куртку на руке. Потом взял ее обеими руками за воротник. Потом повернул к зрителям подкладкой… Один человек подошел, спросил:

— Сколько просите?

Лукашин хотел просить двести, но почему-то сказал сто.

— Двадцать пять дать? — спросил человек.

Лукашин замялся. Человек отдал ему куртку и равнодушно отошел.

«Надо просить пятьдесят, — подумал Лукашин, — так вернее будет».

Но ему не у кого было просить пятьдесят, потому что никто к нему больше не подошел. Лукашин постоял и пошел домой. У дверей квартиры он столкнулся с Мирзоевым. Мирзоев отправлялся на свадьбу к приятелю и заходил переодеться. Он был в толстом мохнатом пальто и шляпе, от него пахло одеколоном, черные усики его были идеально подстрижены.

— А, сосед, добрый день! — приветствовал он Лукашина. — Ну, как дела? Еще не работаете?