Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
— Проснись на минутку, — негромко сказал Геннадий. — Где облигация твоя?
Человек в серой шапке сел на стул. Саша поднялся.
— Облигация где? — повторил Геннадий. — Дай-ка сюда.
— Зачем? — сонно спросил Саша.
— Зачем, зачем! — сказал Геннадий. — Объясняться еще… Значит, надо. Тут, что ли? — Он выдвинул один ящик комода, выдвинул другой и достал коробку, а из коробки облигацию.
— Вот, она самая, — сказал он. — Проверяйте. — И развернул перед человеком в серой шапке газету с таблицей.
Человек в серой шапке надел очки и заглянул сперва в облигацию, которую Геннадий держал в руках.
— Двадцать четыре сто восемьдесят три… — забормотал он и деловито повел по таблице коротким красным пальцем. — Двадцать четыре, двадцать четыре… сто… восемьдесят… три… — Он опять заглянул в облигацию. Сорок восемь. А… посмотреть ее можно?
— Вот же, видите?
— Подержать-то можно? — просительно повторил человек осторожным голосом.
— Еще что! — сказал Геннадий. — Боитесь, что фальшивая?
— Для убедительности.
Геннадий подал ему облигацию. Человек в серой шапке оглядел ее, пощупал, посмотрел на свет и положил на стол. И сейчас же Геннадий проворно взял ее, как будто она могла улететь.
— Она?
— Бывают счастливцы, — сказал человек. — Твоя облигация? — спросил он у Саши.
— Да.
— Десять тысяч выиграл, — сказал человек. — Повезло… А у меня веришь, Геня, — вот такая стопка, всю жизнь одалживал государству из всех видов заработка, и веришь — хоть бы один раз, хоть бы пустяк, для смеху, нет! Фортуна сволочь, кого не полюбит, того уж не полюбит… Да. Это, значит, Геня, твои пенаты.
— Это их комната. Моя рядом.
— Ну, покажи твою комнату.
Человек в серой шапке встал и вышел с Геннадием. Он шел неторопливо и солидно, приостановился, чтобы взглянуть на картинку, висящую на стене, но Саша испугался: зачем они уносят облигацию? Правда, она была в руках у Геннадия; но это не очень-то успокаивало. Саша чуть не сказал: «Эй, слушайте!..» — но удержался, ему показалось неудобным выказать подозрение: все-таки Геннадий ему вроде отчима, а этот дядька Геннадию — знакомый, может быть даже родственник; наверно, Геннадий по рассеянности захватил облигацию, и они подымут Сашу на смех, что он собственник и трус. «Чепуха, как это так, чтобы прямо на глазах взяли и не отдали. И не вор же он, в конце концов…» Так уговаривал себя Саша, а сам волновался. «Серия 024183, номер 48; в случае чего, заявлю моментально. Не посмеет Геннадий, он понимает, что я заявлю, не на овцу напали…» За стенкой смутно звучали голоса. «Чего они так долго?.. Фу, я дурак. Из такой семьи, и будет он красть… Если бы украли, так убежали бы сразу, а не сидели и не разговаривали…» Выходят в переднюю. «Если они вместе выйдут из квартиры, я за ними сейчас же, у меня кулаки здоровые».
Было слышно, как гость надевал калоши и хвалил квартиру. Потом сказал: «Ну, пока». «Пока», — ответил Геннадий. Дверь хлопнула.
Геннадий вошел в комнату — против обыкновения резвой походкой и с довольным лицом.
— Получай… пасынок! — сказал он возбужденно и одну за другой бросил на стол три пачки денег, крест-накрест оклеенные бумагой.
— Что это? — спросил Саша.
— Это тебе вместо твоей облигации.
— То есть?
— Бери, бери, это твое и материно. Считай.
Саша машинально взял самую большую пачку. На ней было написано крупно: «10 000» и подписи.
— Я не считал, — сказал Геннадий. — Работа чистая, банковская упаковка.
Две пачки были поменьше, по 2 500.
— Я не понимаю, — сказал Саша.
Геннадий усмехался.
— Тебе нечего понимать. Твое дело — тратить.
— Он что, купил облигацию? — недоверчиво спросил Саша.
— Какая разница? У тебя была облигация. Теперь у тебя деньги. В полтора раза больше, чем ты рассчитывал. Плохо?
— А какой ему смысл?
— А какое наше дело? Мать обрадуется, представляешь? По две с половиной тысячи — это вам от меня.
Он прошелся по комнате, говоря самодовольно:
— Вот что, брат, значит — не быть лежачим камнем.
— Если бы какая-нибудь вещь… — рассуждал Саша. — Один ее ценит дешевле, другой дороже… А эта облигация стоит ровно десять тысяч; больше ему за нее не дадут. Ненормальный он, что ли?
Геннадий пристально посмотрел на него и помрачнел.
— Нудный ты человек, Сашка, — сказал он. — Страшно нудный.
— Да нет, я не понимаю, зачем он…
Саша осекся: он вдруг понял. Не все, но главное.
— Другой бы спасибо сказал, а этот еще недоволен. Смысла ищет… Какого черта, ты знать ничего не знаешь, бери и пользуйся!
— Я не хочу. Пусть он возьмет обратно… и отдаст облигацию.
— Нет, уж теперь ищи-свищи. Не отдаст.
— Велите ему отдать.
— Да с какой стати! Дураком надо быть… Давай прячь, кончено дело!
— Нет, я не возьму, — сказал Саша.
— Ну, знаешь… Впрочем, дело хозяйское. Не хочешь, как хочешь. Матери отдашь.
— Матери тоже этих денег не надо, — сказал Саша.
— Мать оставь в покое. Она сама знает, надо ей или не надо. Какой нашелся учитель жизни… Только не трепаться, слышишь?
Саша молчал.
— Ни приятелям, ни неприятелям тем более, — сказал Геннадий жестко. Вообще не трепаться.
Саша молчал.
— Ты, Сашка, звереныш. Я вам какое дело сделал… Лишних пять тысяч свалилось на голову… От тебя дождешься благодарности! Я вижу, как ты относишься… С самого начала… И сегодня, когда я облигацию взял… Думаешь, я не видел?.. А, плевал я на тебя!
Саша молчал. Геннадий ушел к себе, рассерженный и огорченный: в кои веки осчастливил человек своих близких — и не оценили… Саша сидел на диване, расставив колени и опершись о них локтями. На столе лежала груда денег. «Ах я слюнтяй, разиня!» — думал Саша, ничего не понимая толком, кроме того, что это темные, нехорошие деньги и что он весь вымаран какой-то грязью… И ужасно жалко было отцовскую голубенькую облигацию, чистую и хрусткую, которую унесли те неизвестные руки.
Так он сидел, пока не принял решение. И только приняв решение, убрал деньги, постлал постель и лег спать.