Собрание сочинений (Том 2)
Шрифт:
Весенне-летний сезон — страда для строителей. Сколько забот! Один архитектор заболел, другой женился; оба задержали проекты. Мучительные колебания: с вышкой или без вышки строить новый дом напротив универмага. Сотни индивидуальных застройщиков торопят с оформлением своих построек. Стройтресты собрались красить фасады. Это серьезная проблема: один стройтрест желает красить желтой краской, другой — розовой, третий вишневой, четвертый — голубой; если горисполком не наложит свое вето и не укажет точно, какому фасаду в какой цвет быть окрашенным, то пестрота получится сверхъестественная…
А сколько мелких неприятностей. Есть, скажем, на скрещении Печорской и Октябрьской трамвайная стрелка До последнего времени она переводилась ручным способом: между путями — будка, из будки на звонки вагоновожатого выходила стрелочница с железной палкой и переводила рельсы. Конечно, все это выглядело довольно неказисто в наш век технического прогресса, но ведь такие несозвучности встречаются не только в Энске… Век победил поставили автоматическую стрелку. Отпала надобность и в стрелочнице, и в безобразной будке, где она обогревалась. А на днях Чуркин ехал по Печорской и видит: будка стоит! Прогресс не смёл ее, так же торчит из форточки труба, валит дым, только появилась вывеска. На вывеске примус, и в окошке горит примус, и в его адском свете колдует смуглая личность. Это распорядился коммунхоз: мгновенно забрал освободившееся помещение под быторемонтную артель, и выселять некуда…
Продтоварная сеть настроила свое холодильное хозяйство, в промтоварной сети нарастает спрос на дождевые плащи, чемоданы, купальные костюмы, трусики-плавки и рубашки-«бобочки». Старухи продают маленькие пучки фиалок, связанные штопальными нитками. Весна прибыла и распаковывает свой багаж.
С высоты дома, строящегося на самом краю города, Саше Любимову видно, как все гуще зеленеют дали, как разливается по зелени золотая россыпь сурепки и поднимаются всходы на яровых полях, еще недавно пустых и черных. Солнце пригревает день ото дня жарче, бригада рассталась не только с ватниками, но и с брезентовыми куртками. Валентин перещеголял всех скинул и рубашку, работает в майке-безрукавке. Делается это ради двух красавиц — крановщицы Клавы и молоденькой архитекторши Лидии Антоновны. Спереди и сзади из выреза майки выглядывает татуировка: ее-то и демонстрирует Валентин девушкам, чтобы удивлялись и понимали, кто перед ними…
Не ради Валентина, в силу каких-то других, им одним известных причин Лидия Антоновна и Клава с наступлением тепла стали отчаянно состязаться по части франтовства. Зимой ходили на работу — архитекторша в потертой меховой шубке и шапке, крановщица в ватнике и платке; теперь же чуть не каждый день являются в новых украшениях. Клава носит браслет из пластмассы ядовито-розового цвета, а Лидия Антоновна — металлическую брошку в виде виноградной кисти. Лидия Антоновна вышла на первомайскую демонстрацию в шикарных черных туфлях с белой отделкой, а Клава — в шикарных белых туфлях с черной отделкой. Из майской получки Лидия Антоновна купила модельную шляпку, представляющую собой кусок хорошего фетра, изрезанный ножницами во всех направлениях, а Клава купила газовый платок. Где уж тут некультурному Валентину с его синим крабом, вылезающим из майки… В обеденный перерыв девушки не идут в столовую — экономят деньги на наряды; усаживаются в крановой будке и, угощая друг друга пирожками и бутербродами, принесенными из дому, обсуждают вопросы моды и любви.
Саша стоит на стене, под ним пять этажей. Огромный голубой лучистый купол охватывает его со всех сторон, только ступней сквозь толстую подошву чувствует Саша приятно-грубую прочность плиты, на которой стоит. Эта прочность и устойчивость передаются всему его телу, так что голова не кружится даже тогда, когда он поднимает ее и долго смотрит в бездонный зенит купола… Подувает ветерок. Рука крана плавно разворачивается в голубом пространстве. Она несет на тросе громадную серую плиту — это часть стены вместе с окном. Плита застывает над Сашей. Саша руками подает Клаве сигналы: влево… еще влево… еще чуть-чуть вниз… ставь! Молодчина Клава. Плита тихо опускается на свое место, на постель из цементного раствора. Живые руки подхватывают плиту; железная рука уплывает прочь, описывая полукруг… Начали шестой этаж.
— Спички, ребята, — солидно говорит Саша. Женька подает коробок, и Саша зажигает папироску, потухшую в зубах. Он стал уже совсем взрослым, у него растут усы и борода, приходится бриться каждое воскресенье.
От дома он окончательно отстал, это никакой ему не дом, не семья, а просто укрытое крышей место, где стоит его кровать. Так уж сложились отношения. Когда он рассказал матери, что случилось с их выигрышем, она легла на диван и твердила: «Что ты сделал! Зачем ты заявил!..» А тут пришел Геннадий, и мать стала кричать: «Что вы оба со мной делаете!» — и Саша сказал Геннадию, что был в милиции. «Идиот!» — сказал Геннадий и обратился к матери: «Вот что, Зина, ты видишь, кто тебе друг и кто враг. В кои веки имели деньги, и то не сумели воспользоваться. Давай так: или он, или я». Ушел в свою комнату и заперся. Саша подумал: это конец, ну и хорошо; откажем ему, пусть уходит, а мы будем жить как жили. Но мать, полежав молча, бросилась к запертой двери и стала биться в нее с криком: «Геня!» Саша взял шапку и ушел.
Теперь он отрезанный ломоть: ни во что не вмешивается и не мозолит глаза. Деньги из милиции вскоре вернули. Пришел как-то вечером лейтенант простоватого вида, старавшийся казаться большим начальником, и спросил у Саши:
— Любимов Александр, тридцать второго года рождения?
— Я, — ответил Саша.
— Паспорт ваш.
Саша подал паспорт. Лейтенант долго изучал его и положил на стол перед собой.
— Деньги в отделение сдавали?
— Сдавал.
— Какую сумму?
— Пятнадцать тысяч.
— Квитанцию вашу.
— У тебя, мама, — сказал Саша. Мать кинулась к комоду:
— Здесь, сейчас, минуточку, товарищ лейтенант, — вот она!
Лейтенант взял бумажку и изучал ее так же долго, как паспорт, сопя от внимательности.
— Распишитесь! — сказал он наконец.
— Я так и знала! — радостно вскрикнула мать.
Она принесла невыливайку и ручку, и Саша расписался в получении денег.
— Разборчиво пишите, — командовал лейтенант. — Это вам не пятнадцать копеек. Номер паспорта, кем выдан, когда.
Он выложил деньги на стол:
— Считайте.
— Я верю и так, — улыбнулся Саша.
— Гражданин, — сказал лейтенант до того строго, что строже невозможно, — вам сдается сумма, и прошу соблюдать порядок. Прошу сосчитать.
— Я сосчитаю! — охотно и весело сказала мать.
От радости она раскраснелась и стала молодая и хорошенькая, как при отце. Считая, счастливо засмеялась и сказала:
— Вот уж дай бот счастья товарищу лейтенанту, будем вас хорошо вспоминать.
Лейтенант не моргнул в ответ на ласковые слова. Он следил за ее руками и повторял шепотом: «Шестнадцать, семнадцать, восемнадцать…» Его нижняя губа смешно шевелилась, и вся фигура выражала усердие.
Счет был закончен. «Как в аптеке!» — сказала мать, победоносно и кокетливо прихлопнув стопку рукой. Лейтенант встал, выпятил грудь, козырнул, сказал: «Желаю здравствовать», — и осанисто пошел к выходу. Саша — за ним, чтобы отворить ему.
— А вы не знаете, — спросил Саша, — с тем аферистом выяснили что-нибудь?
— С каким аферистом?
— Что купил облигацию.
— Мне эти факты неизвестны, — сказал лейтенант. — Имел поручение доставить сумму. Желаю здравствовать.
Саша вернулся в комнату. Мать все стояла над деньгами, она их делила на две кучки.