Собрание сочинений (Том 4)
Шрифт:
Она наделала маленьких долгов, но ненадолго, зарплата позволяла ей одеться со вкусом, а тратиться ей было особенно не на что. Одним Клава страдала - и чем дальше, тем больше. Общежитием. Роскошно одетая женщина выходила из персональной черной "Волги" и открывала дверь общежития - надо же! Сначала это печалило ее, потом как-то незаметно стало угнетать, уничтожать.
Постепенно Клава научилась останавливать машину за квартал до общежития, потом идти неспешной походкой, оборачиваться по сторонам - нет ли знакомых глаз - и только потом браться за ручку общежитской двери. Она уже чувствовала,
С силой пока Клава по-настоящему еще не разобралась, но вот общежития стыдилась безусловно. Она снова поговорила с Наперсником, в разговоре употребив новое для себя, но существенное для своего положения слово:
– Неудобно!
– сказала она довольно решительно, и Наперсник весело осклабился.
– Вот, вот, - согласился он, - неудобно, но мой тебе совет - не мелочись. Комнату я тебе хоть завтра раздобуду, еще хуже - однокомнатную квартиру. Почему хуже? Да потому, что ты там надолго застрянешь. Решай дело по-крупному, - присоветовал он, - выходи замуж и получай сразу двухкомнатую.
Клава даже задохнулась: ну и разговорчик! Ничего себе, выходи замуж будто купи шубу. Мужей не меняют, просто так это не делается. Но Наперсник смотрел строго, кивал головой, потом, услышав несказанное, проговорил:
– Ты не ершись, подумай хорошенько, и со мной согласишься.
Клава подумала, ведь Наперсник не давал пустых советов. Через четыре месяца, к весне, на свадьбе, которую справляла не столько Клава, сколько весь главк, ей с Павлом вручили ключи от двухкомнатной квартиры в доме, который вскоре сдавался.
* * *
Павел.
Наперсник любил повторять Клаве великую мудрость, что все в руках человека и этими своими руками он способен построить все - даже собственное счастье.
– Сильный человек, - говорил он, - может нелюбимое сделать любимым, отталкивающее - прекрасным.
И еще он повторял:
– Красота достойна уважения лишь тогда, когда она внутри человека. Правда, он добавлял при этом: - Лучше, когда она еще и снаружи, но важней всего - внутри.
Завершающая формула выглядела так:
– Сильный человек все может сделать собственными руками.
– И повторял Мичурина: - Мы не можем ждать милостей от природы.
Раздумывая о себе, о своей семейной жизни, Клава вспоминала мать, вырастившую ее после ухода отца, и отца, которого видела трижды в жизни молчаливым, угрюмым. У отца давно была другая семья, трое детей от второго брака, и он глядел на Клаву как-то исподлобья, хмуро, точно не на человека, а на свою, вот так странно материализовавшуюся, ошибку. Мать не требовала от него помощи, но он все-таки помогал нечастыми - к праздникам - переводами, и мать не уставала, хотя и беззлобно, комментировать отцовскую помощь. У матери, похоже, не было мужчин после отца, по крайней мере не было серьезных попыток обзавестись новым мужем, и Клава выросла с верой в необязательность мужского присутствия.
Личный ее опыт был скромен, хотя и тосклив до воя, до смертной тоски. В студотряде их группа работала неподалеку от политехников, однажды после танцулек ее пошел провожать бородатый парень с гусарской выправкой, провожая, щекотал ей ухо бородой, смеялся, грубо тискал, и Клава, как дурочка, влюбилась. Недели через две, опять после танцев, они, как порой говорят, сошлись в лесочке, неподалеку от стройки. Назавтра политехник на танцах не появился, и кто-то из его приятелей сказал Клаве, что к нему приехала жена, тоже студентка.
– Теперь ему, поди, не до танцев, - усмехнулся приятель, вроде бы сочувствуя бородачу.
Клава тихонько ушла с танцев, убежала в лесок, тот самый, и до рассвета проревела. Потом успокоилась. Убиваться не стала, просто успокоилась, никому не сказав о своем приключении. Девчонки в институте на эту тему вообще рядили по-разному, и хоть карамзинская сентиментальность навеки останется в русской женщине, девчоночья болтовня не драматизировала и иного выхода, который бесславным, по нашим временам, не признавался. Выходил этакий странный коктейль, где затейливо смешивалась мечта о великой любви и девичьей непорочности с деловыми соображениями о том, каким флером прикрыть для будущего мужа его возможное разочарование в целомудрии жены.
Клава и сама не раз мучилась над этим. Но выдумать ничего не могла. Однако тогда была иная эпоха ее жизни. Как многие женщины, она ощущала себя пассивной частью мироздания, и ее судьба тогда полностью зависела от сильной личности.
Теперь сильной личностью становилась она сама.
Становилась?
Безусловно!
В торговле ничто не происходит бесследно. После тех трех дубленок к ней заявилась директорша магазина, вульгарно оштукатуренная крашеная блондинка, с которой Клава уже виделась, и вкрадчивым, лисьим голосом попросила кое-что из бабьего тряпья особого качества. Клава распорядилась выписать, но тут же выяснилось, что тот дефицит уже обещали другой торговой точке. Пришлось принять директора этого магазина, мужчину, выслушать его упреки и твердым голосом проговорить, что ожидавшиеся товары пока не поступили. Мужчину она утешила чем-то другим, кажется костюмами.
Клаве казалось, она справляется. Уступки и всякого свойства взаимные компенсации она считала доказательством такта и гибкости - без них в этой профессии не проживешь.
Со временем, позже, она научилась даже грубить, повышать голос. Странное дело, директора воспринимали это как должное и, кажется, ничуть не обижались.
Она становилась сильной личностью, а сильный человек, утверждал Наперсник, способен все сделать сам, собственными руками.
Даже построить счастье.
Прибавим к этому ее молодость.
Павла она увидела на улице, вместе с одним из геологов-лауреатов. Геолог представил их друг другу. Каким он был, ее будущий муж? Единственное - высоким. Черты лица - мягки и скорее женственны. Брови и ресницы светлые, оттого лицо выглядит добрым, только вот черные глаза сверлят двумя острыми буравчиками.
Она произвела на Павла сильное впечатление, их пути пересеклись совершенно в прямом, а не в переносном смысле слова: Клава шла в своем щегольском одеянии от подъезда главка к черной машине, а знакомый геолог и Павел шли по тротуару, и она пересекла им дорогу.