Собрание сочинений Том 4
Шрифт:
— Да; но тоже кряхтит и жалуется, что людей нет. «Плывем, говорит, по глубокой пучине на расшатанном корабле и с пьяными матросами. Хорони бог на сей случай бури».
— Слово горькое, — отозвался Туберозов.
— Впрочем, — начал снова Туганов, — про ваш город сказал, что тут крепко. «Там, говорит, у меня есть два попа: один умный, другой — благочестивый».
— Умный, это отец Савелий, — отозвался Захария.
— Почему же вы уверены, что умный — это непременно отец Савелий!
—
— А отец Захария вышли по второму разряду, — подсказал дьякон.
Туберозов покачал на него укоризненно головою. Ахилла поспешил поправиться и сказал:
— Отец Захария благочестивый, это владыка, должно быть, к тому и сказали, что на отца Захарию жалоб никаких не было.
— Да, жалоб на меня не было, — вздохнул Захария.
— А отец Савелий беспокойный человек, — пошутил Туганов.
Минута эта представилась Препотенскому крайне благоприятною, и он, не упуская ее, тотчас же заявил, что беспокойные в духовенстве это значит доносчики, потому что религиозная совесть должна быть свободна. Туганов не постерегся и ответил Препотенскому, что свобода совести необходима и что очень жаль, что ее у нас нет.
— Да, бедная наша церковь несет за это отовсюду напрасные порицания, — заметил от себя Туберозов.
— Так на что же вы жалуетесь? — живо обратился к нему Препотенский.
— Жалуемся на неверотерпимость, — сухо ответил ему Туберозов.
— Вы от нее не страдаете.
— Нет, горестно страдаем! вы громко и свободно проповедуете, что надо, чтобы веры не было, и вам это сходит, а мы если только пошепчем, что надо, чтобы лучше ваших учений не было, то…
— Да, так вы вот чего хотите? — перебил учитель. — Вы хотите на нас науськивать, чтобы нас порешили!
— Нет, это вы хотите, чтобы нас порешили.
Препотенский не нашелся ответить: отрицать этого он не хотел, а прямо подтвердить боялся. Туганов устранил затруднение, сказав, что отец протопоп только негодует, что есть люди, поставляющие себе задачею подрывать в простых сердцах веру.
— Наипаче негодую на то, что сие за потворством и удается.
Препотенский улыбнулся.
— Удается это потому, — сказал он, — что вера роскошь, которая дорого народу обходится.
— Ну, однако, не дороже его пьянства, — бесстрастно заметил Туганов.
— Да ведь пить-то — это веселие Руси есть, это национальное, и водка все-таки полезнее веры: она по крайней мере греет.
Туберозов вспыхнул и крепко сжал рукав своей рясы; но в это время Туганов возразил учителю, что он ошибается, и указал на то, что вера согревает лучше, чем водка, что все добрые дела наш мужик начинает помолившись, а все худые, за которые в Сибирь ссылают, делает водки напившись.
— Впрочем, откупа уничтожены экономистами, — перебросился вдруг Препотенский. — Экономисты утверждали, что чем водка будет дешевле, тем меньше ее будут пить, и соврали. Впрочем,
— Да; только люди-то эти дрянные, и пошло черт знает что.
— Да, их уловили шпионы.
— Нет, просто мошенники.
— Мошенники-и!
— Да. Мошенники ведь всегда заключают своею узурпациею все сумятицы, в которые им небезвыгодно вмешаться. У нас долго возились с этими… нигилистами, что ли? Возилось с ними одно время и правительство, возится до сих пор и общество и печать, а пошабашат их не эти, а просто-напросто мошенники, которые откликнутся в их кличку, мошенники и превзойдут их, а затем наступит поворот.
Препотенский бросил тревожный взгляд на Бизюкину. Его смущало, что Туганов просто съедает его задор, как вешний туман съедает с поля бугры снега. Варнава искал поддержки и в этом чаянии перевел взоры свои на Термосесова, но Термосесов даже и не смотрел на него, но зато дьякон Ахилла, давно дававший ему рукою знаки перестать, сказал:
— Замолчи, Варнава Васильич, — совсем не занятно!
Это взорвало учителя — тем более что и Туганов от него отвернулся. Препотенский пошел напролом.
Учитель соскочил с места и подбежал к Туганову, говорившему с Туберозовым:
— Извините, что вас перебью… но я все-таки… Я стою за свободу.
— И я тоже, — ответил Туганов, снова обращаясь к протопопу.
— Позвольте же-с мне вам кончить! — воскликнул учитель.
Туганов обернулся в его сторону.
— А вы знаете ли, что свобода не дается, а берется? — задал ему Варнава.
— Ну-с!
— Кто же ее возьмет, если новые люди скверны?
— Ее возьмет порядок вещей.
— И все-таки это, значит, не будет дано, а будет взято. Я прав. Это я сказал: будет взята!
— Да ведь тебе про то же и говорят, — отозвался из-за стула дьякон Ахилла.
— Но ведь это я сказал: будет взята!
— А вам про что же говорят, — поддержал дьякона в качестве одномышленника Термосесов, — Пармен Семенович вам про то и говорит, — внушал Термосесов, нарочно как можно отчетливее и задушевнее произнося имя Туганова.
— Однако мне пора, — шепнул, выходя из-за стола, Туганов и хотел выйти в залу, но был снова атакован Варнавой.
— Позвольте еще одно слово, — приставал учитель. — Мне кажется, вам, вероятно, неприятно, что теперь все равны?
— Нет-с, мне не нравится, что не все равны.
Препотенский остановился и, переждав секунду, залепетал:
— Ведь это факт — все должны быть равны.
— Да ведь Пармен Семенович вам это и говорит, что все должны быть равны! — отогнал его от предводителя Термосесов с одной стороны.