Собрание сочинений в 10-ти томах. Том 10
Шрифт:
– Да как же так? Ведь пора начинать штурм. Уже время. Если мы замешкаемся, осажденные решат, что мы струсили.
– Можно начинать, командир.
– Но ведь нужна лестница.
– Конечно, нужна.
– А у нас ее нет.
– Она есть.
– Как так?
– Не зря же я закричал: наконец-то! Вижу, повозки все нет и нет; тогда я взял подзорную трубу и стал смотреть на дорогу из Паринье в Тург и, к великой своей радости, заметил повозку и стражников при ней. Вот она спускается с откоса. Хотите посмотреть?
Говэн взял из рук Гешана подзорную трубу и поднес ее к глазам.
– Верно. Вот
– Да, что-то многовато.
– Они приблизительно за четверть лье отсюда.
– Лестница, командир, будет через четверть часа.
– Можно начинать штурм.
И в самом деле, по дороге двигалась повозка, но не та, которую с таким нетерпением ждали в Турге.
Говэн обернулся и заметил сержанта Радуба, который стоял, вытянувшись по всей форме, опустив, как и положено по уставу, глаза.
– Что вам, сержант Радуб?
– Гражданин командир, мы, то есть солдаты батальона Красный Колпак, хотим вас просить об одной милости.
– О какой милости?
– Разрешите сложить голову в бою.
– А!
– произнес Говэн.
– Что ж, будет на то ваша милость?
– Это... смотря по обстоятельствам, - ответил Говэн.
– Да как же так, гражданин командир. После Дольского дела уж слишком вы нас бережете. А нас ведь еще двенадцать человек.
– Ну и что?
– Унизительно это для нас.
– Вы находитесь в резерве.
– А нам бы желательно находиться впереди.
– Но вы понадобитесь мне позже, в конце операции, для решительного удара. Поэтому я вас и берегу.
– Слишком уж бережете.
– Ведь это все равно. Вы в строю. И вы тоже пойдете на штурм.
– Пойдем, да сзади. А парижане вправе идти впереди.
– Я подумаю, сержант Радуб.
– Подумайте сейчас, гражданин командир. Случай уж очень подходящий. Нынче самый раз - свою голову сложить или чужую с плеч долой снести. Дело будет горячее. К башне Тург так просто не притронешься, руки обожжешь. Окажите милость - пустите нас первыми.
Сержант помолчал, покрутил ус и добавил взволнованным голосом:
– А кроме того, гражданин командир, в этой башне наши ребятки. Там наши дети, батальонные, трое наших малюток. И эта гнусная харя Грибуй - «в зад-меня-поцелуй», он же Синебой, он же Иманус, ну, словом, этот самый Гуж-ле-Брюан, этот Буж-ле-Грюан, этот Фуж-ле-Трюан, эта сатана треклятая, грозится наших детей погубить. Наших детей, наших крошек, командир. Да пусть хоть все громы небесные грянут, не допустим мы, чтобы с ними беда приключилась. Верьте, командир, не допустим. Вот сейчас, пока еще тихо, я взобрался на откос и посмотрел на них через окошко; они и верно там, их хорошо видно с плоскогорья, я их видел и, представьте, напугал малюток. Так вот, командир, если с ангельских их головенок хоть один волос упадет, клянусь вам всем святым, я, сержант Радуб, доберусь до потрохов отца предвечного. И вот что наш батальон заявляет: «Мы желаем спасти ребятишек или умрем все до одного». Это наше право, чорт побери, наше право - умереть. А засим - привет и уважение.
Говэн протянул Радубу руку и сказал:
– Вы молодцы. Вы пойдете в первых рядах штурмующих. Я разделю вас на две группы. Шесть человек прикомандирую к передовому отряду, чтобы вести остальных, а пятерых к арьергарду, чтобы никто не смел отступить.
– Всеми двенадцатью командовать буду попрежнему я?
– Конечно.
– Ну, спасибо, командир. Стало быть, я пойду впереди.
Радуб отдал честь и вернулся в строй.
Говэн вынул из кармана часы, шепнул несколько слов на ухо Гешану, и колонна нападающих начала строиться в боевом порядке.
VIII. Речь и рык
Тем временем Симурдэн, который еще не занял своего поста на плоскогорье и не отходил от Говэна, вдруг подошел к горнисту.
– Подай сигнал!
– скомандовал он.
Горнист заиграл, ему ответила труба.
И снова рожок и труба обменялись сигналами.
– Что такое?
– спросил Говэн Гешана.
– Что это Симурдэн задумал?
А Симурдэн уже шел к башне с белым платком в руках.
Приблизившись к ее подножью, он крикнул:
– Люди, засевшие в башне, знаете вы меня?
С вышки ответил чей-то голос - голос Имануса:
– Знаем.
Началась беседа, голос снизу спрашивал, сверху отвечал.
– Я посланец Республики.
– Ты бывший кюре из Паринье.
– Я делегат Комитета общественного спасения.
– Ты священник.
– Я представитель закона.
– Ты предатель.
– Я революционный комиссар.
– Ты расстрига.
– Я Симурдэн.
– Ты сатана.
– Вы меня знаете?
– Мы тебя ненавидим.
– Вам хотелось, чтобы я попался к вам в руки?
– Да мы все восемнадцать голову сложим, лишь бы твою с плеч снять.
– Вот и прекрасно, предаюсь в ваши руки.
На верху башни раздался дикий хохот и возглас:
– Иди!
В лагере воцарилась глубочайшая тишина - тишина ожидания.
Симурдэн продолжал:
– Но лишь при одном условии.
– Каком?
– Слушайте.
– Говори.
– Вы меня ненавидите?
– Ненавидим.
– А я вас люблю. Я ваш брат.
– Да, ты Каин.
Симурдэн продолжал голосом громким и в то же время мягким:
– Оскорбляй, но выслушай. Я пришел к вам в качестве парламентария. Да, вы мои братья. Вы несчастные, заблудшие люди. Я ваш друг. Я несу вам свет и взываю к вашему невежеству. А свет - он и есть братство. Да разве мы с вами - не дети одной матери - нашей родины? Так слушайте же. Придет время, и вы поймете, или ваши дети поймут, или дети ваших детей поймут, что все, что творится ныне, свершается во имя законов, данных свыше, и что в революции проявляет себя воля божья. И пока не наступит то время, когда все умы, даже ваши, уразумеют истину и всяческий фанатизм, даже ваш, исчезнет с лица земли, пока, повторяю, не воссияет этот великий свет, кто сжалится над вашей темнотой? Я сам пришел к вам, я предлагаю вам свою голову; больше того, протягиваю вам руку. Я как милости прошу: отнимите у меня жизнь, ибо я хочу спасти вас. Я наделен широкими полномочиями и могу выполнить то, что пообещаю. Наступила решительная минута; я делаю последнюю попытку. Да, с вами говорит гражданин, но в этом гражданине - тут вы не ошиблись - жив священнослужитель. Гражданин воюет с вами, а священник молит вас. Выслушайте меня. У многих из вас жены и дети. Я беру на себя охрану ваших детей и жен. Я защищаю их от вас же самих. О братья мои...