Собрание сочинений в 10 томах. Том 2: Третий глаз Шивы
Шрифт:
— Более-менее.
— А таможенников?
— Кое-кого. Зачем тебе?
— Ты можешь сказать им, чтобы они ко мне не очень там придирались? — Он выпустил ее руки.
— Могу, конечно… но зачем? Кому ты нужен, глупышка?
— Ах, ты ничего не понимаешь, Мари! — Он губами взял сигарету из пачки. — Я же везу камни.
— Подумаешь! Ведь официально…
— Конечно. У меня даже письмо к начальнику таможни есть, но… Одним словом, если можешь, скажи им что-нибудь. Терпеть не могу, когда перетряхивают чемоданы!
— Не нервничай. — Она вновь провела
— Полагаешь? — Он торопливо закурил и посмотрел на часы. — Тебе, конечно, виднее…
— Хочешь, провожу до самого трапа? Меня пропустят. А с таможенниками я тебя просто-напросто познакомлю. Скажу: «Это мой муж». По крайней мере в очереди стоять не придется.
— Не надо. — Он швырнул недокуренную сигарету в урну. — Ты права, и никому ничего не надо говорить! Просто знай, что я тебя люблю.
— Ия тебя.
— Я тебя очень люблю. И что бы ни случилось…
— Глупенький! — засмеялась она. — Ну иди, не томись… Выпей перед отлетом кофе и рюмочку коньяку. Это на втором этаже.
— Я позвоню тебе. — Он нагнулся за чемоданом.
— Попроси наших ребят. У них прямая связь с Шереметьевом.
— Ну вот… — Он потянулся к жене и, переложив чемоданчик из одной руки в другую, неловко поцеловал ее.
— Портфель! — напомнила она.
— Ах, да! — Он подхватил портфель. — Ну?
— До скорого, милый. — Она на миг прижалась к нему. — Когда будешь лететь назад, скажи пилоту, чтобы мне сообщили. Я тебя встречу.
Он молча проглотил слюну, затравленно улыбнулся и решительным шагом направился к регистрационному входу. Обогнув барьер из никелированных труб, он толкнул дверь ногой и боком протиснулся в ярко освещенный зал. Поставив вещи, оглянулся по сторонам.
Прямо перед ним находилась стойка с весами, у которой уже образовалась небольшая очередь, справа в глубине виднелись турникеты и застекленные кабинки с пограничниками, слева торопливо заполняли, стоя за конторками, какие-то листки пассажиры.
Марк Модестович несколько растерялся, но быстро сообразил, что надо делать, и остановился у ближайшей конторки, несколько потревожив тощую и длинную, как жердь, леди с мохнатой шавкой на поводке. Женщина в белом халате, сидящая за столиком санэпи-демконтроля, неодобрительно косилась на не в меру резвую и голосистую собачонку. Чужой и далекой предстала перед Марком Модестовичем очередь у багажных весов, надменная дама в долгополой безрукавке с ее противной лупоглазой собачкой, даже вполне будничная докторша за столом. Промелькнула мысль послать все это куда-нибудь подальше, пока не поздно, пока не сделан последний решительный шаг…
Он нашел в одном из отделений отпечатанный на русском языке бланк и, обмакнув казенную со скверным пером ручку, принялся заполнять декларацию. Фамилия, имя, отчество, гражданство и пункт следования, советская и иностранная валюта, оружие — тут все предельно ясно и просто. Банковский чек, мелочь на дорожные расходы, пара красных десяток… Остальное — нет, нет и нет. Драгоценностей тоже нет! Разве можно считать драгоценностями выставочные образцы? Синтетическим путем полученные кристаллы?
Значит, так: паспорт, билет, справка из Внешторгбанка и письмо в шереметьевскую таможню на бланке НИИСКа — все на месте.
Помахивая декларацией, чтобы поскорее просохли чернила, зажав в одной руке и чемодан и портфель, Сударевский встал в очередь. Изящные, но несколько бестолковые девицы в форменных синих жакетах слишком долго, как показалось ему, оформляли билеты и постоянно что-то путали. Не лучше были и пассажиры. Галдели на разных языках, отвлекали девиц от работы бесконечными расспросами, спорили относительно ручной клади. Но очередь, как ни удивительно, все же двигалась. То и дело пружинно вздыхала платформа весов, и упругая черная стрелка с легким звоном отскакивала к нулю, когда здоровый мужик в комбинезоне снимал очередную порцию чемоданов, саквояжей и ящиков. Он не принимал участия в оживленном разговоре на посторонние темы и, не теряя времени даром, аккуратно привязывал бирки, выстраивал багаж в линию.
Но и он раздражал сегодня Марка Модестовича. Чем? Трудно сказать. Быть может, непривычной своей деловитостью, от которой хотелось бежать. Быть может, просто затрапезным комбинезоном, который так не шел к окружающему бомонду.
Наконец настала минута, когда Сударевский, получив квитанцию на чемодан и ярлык с надписью «incabin», который следовало надеть на ручку портфеля, перешел вдоль стойки к таможенному контролю.
Его встретила хрупкая миниатюрная красавица с пышными золотисто-рыжими волосами (элегантная униформа и золотые звезды в петлицах удивительно шли ей). Она приветливо улыбнулась и взяла у него декларацию.
— Извините, — мягко сказала она, возвращая листок, — прочерк делать не полагается; следует писать: «нет, нет, нет». — И подвинула шариковую ручку.
— Сейчас, сейчас! — засуетился Сударевский и, надев очки, принялся подправлять декларацию.
— Укажите ваш чемодан, — осведомилась между тем таможенница.
— Вон тот, клетчатый. — Марк Модестович показал пальцем. — С левого края.
— Хорошо. — Она изящно наклонилась и поставила на торце меловой крестик. — Больше ничего нет?
— Только портфель. — Сударевский с готовностью водрузил его на стойку. — У меня письмецо для вашего начальства.
— Справка на валюту есть?
— А как же! — Он торопливо раскрыл паспорт, в котором лежала бумажка из Внешторгбанка.
— Спасибо, не надо. — Она вновь одарила его профессиональной улыбкой кинозвезды. — Раскройте, пожалуйста, портфель.
— Как? — сразу не понял Сударевский. — Портфель?.. Ах, раскрыть! — Трясущимися руками он отстегнул замки. — Вот…
— Что у вас там?