Собрание сочинений в 10 томах. Том 9
Шрифт:
На другой день Чака, сказав, что пойдет прогуляться, приказал мне и еще кое-кому из приближенных и слуг следовать за ним. Мы молча покинули хижину, король опирался на мое плечо, как на палку.
— Что скажешь ты о своем племени, Мбопа, о племени э-лангени? Я не заметил их! Были они на поминках? — спросил Чака.
Я отвечал, что не знаю, но Чака остался очень недоволен. Между тем мы дошли до места, где черная скала образует большую, глубокую щель. Название этой щели Ундонга-Лука-Тазьяна. По обе стороны ее скала спускается уступами, и с высоты открывается вид на всю страну. Чака уселся на краю бездны, размышляя. Немного погодя он оглядел местность, увидел, что массы людей — мужчин, женщин, детей — шли по равнине по направлению к краалю Гибамаксегу.
— По цвету щитов, — сказал король, — мне сдается, что это племя э-лангени, твое племя, Мбопа!
— Ты не ошибся, о король! — ответил я.
Тогда Чака послал гонцов, приказав им добежать как можно быстрее и призвать к нему э-лангени. Других гонцов он послал в крааль, шепнув им что-то, чего я не понял.
Чака, следя за направляющейся к нему по равнине черной лентой людей, видел, как гонцы сошлись с ними, как люди стали взбираться по склонам.
— Сколько их числом, Мбопа? — спросил король.
— Не знаю, о Слон, я давно не видел их, но кажется, они насчитывают до трех полных полков!
— По-моему, больше, — сказал король. — А что, по-твоему, Мбопа, заполнит ли твое племя вот эту щель под нами? — Он кивнул на скалистую пропасть. Тут, отец мой, я весь задрожал, угадав намерение Чаки. Отвечать я ему не мог, язык мой прилип к гортани.
— Людей много, — продолжал Чака, — однако я бьюсь об заклад на пятьдесят голов скота, что они не наполнят щели!
— Король изволит шутить!
— Да, я шучу, Мбопа, а ты тоже шути и бейся об заклад!
— Воля короля — священна, — пробормотал я, видя, что отказаться нельзя.
Между тем мое племя приближалось, его вел старец с белой головой и бородой. Вглядевшись, я узнал в нем отца своего Македаму. Подойдя к Чаке, он приветствовал его королевским салютом «Байете» и пал ниц на землю, громко славя его. Тогда тысячи людей попадали на колени, славя короля так громко, точно гремит гром. Родитель мой Македама все лежал в пыли, распростертый перед королевским могуществом. Чака повелел ему встать, ласково приветствовал его, все же остальные мои соплеменники не двигались, колотя лбами землю.
— Встань, Македама, дитя мое, встань, отец э-лангени! — сказал Чака, — расскажи мне, отчего ты опоздал на поминки?
— Долог наш путь, о король, время коротко, к тому же женщины и дети сильно утомились!
— Довольно, дитя мое, я убежден, что ты горевал в душе, а также горевало твое племя. Скажи мне, все ли тут?
— Все тут, о Слон, все в сборе. Краали мои опустели, скот без пастухов ходит по холмам, птицы клюют заброшенные посевы!
— Так, Македама, так, верный слуга мой, я верю, что ты стремился погоревать со мной. Так слушай же: расположи племя по левую и по правую стороны от меня, вдоль уступов, по самому краю расщелины!
Когда Македама исполнил королевский приказ, никто из приближенных не догадывался, в чем дело, только я, изучивший злое сердце Чаки, все понял. Толпы народа десятками, сотнями рассыпались по склонам и скоро покрыли всю траву. Когда все встали, Чака опять обратился к Македаме, отец мой, и повелел ему опуститься на дно пропасти и там завопить. Старец повиновался. Медленно, с большим трудом спустился он на дно. Оно было так глубоко, так узко, что свет едва проникал туда, волосы старца чуть белели издалека в надвигавшемся мраке. Тогда, стоя там внизу, он поднял плач; его стенания слабо доносились до толпы, они звучали глухо, будто голос с занесенной снегом горной вершины.
Так пел мой родитель, старец Македама, глубоко на дне расщелины. Он пел тихим, слабым голосом, но его песнь подхватывали люди наверху и так отвечали ему, что, казалось, горы дрожали.
К тому же с шумом разверзлись собравшиеся тучи, пошел дождь крупными медленными каплями, блистала молния, гремел гром.
Чака слушал, слезы текли по его щекам. Дождь хлестал все сильнее, окутывая людей как бы сетью, а люди все кричали, заглушая непогоду. Вдруг они замолчали. Я посмотрел вправо. Повсюду развевались над их головами перья воинов, вооруженных копьями. Я посмотрел влево — и там развевались перья, блистали копья.
Опять из толпы вырвался вопль, но вопль ужаса и отчаяния.
— Вот они когда горюют, — сказал Чака, — вот когда племя твое искренне тоскует, не одними только устами!
При этих словах толпа людей колыхнулась, как волны, в одну сторону, в другую и, подгоняемая копьями воинов, с ужасным криком стала падать целым потоком мужей, жен, детей на дно пропасти, далеко вниз, в мрачную глубину…
Отец мой, прости мне слезы; я слеп, стар, я — словно маленький ребенок, я плачу, как плачут дети. Всего не перескажешь. Скоро все кончилось, все стихло…
Так погиб Македама, погребенный под телами своих соплеменников, так кончилось племя э-лангени. Сон матери оказался вещим: Чака отомстил за отказанную ему когда-то кружку молока.
— Ты проиграл, Мбопа! — сказал немного погодя король. — Смотри, тут есть еще место. Мы до краев наполнили наш склад, но разве некому заполнить вот это пустое место?
— Есть еще человек, о король! — отвечал я. — Я тоже из племени э-лангени, пусть мой труп ляжет здесь!
— Нет, Мбопа, нет! Я не нарушу обета, да и кто останется горевать со мной?
— В таком случае никого нет!
— А я думаю, что есть, — сказал Чака, — есть у нас с тобой общая сестра, да вот она идет!
Я поднял голову, отец мой, и вот что увидал. Я увидел Балеку, направляющуюся к нам и закутанную в шкуру леопарда. Два воина охраняли ее. Она выступала гордо, как царица, высоко держа голову. Вот она заметила мертвых, они чернели, как стоячая вода в пруду… С минуту она дрожала, поняв, что ее ждет, потом двинулась, стала перед Чакой и посмотрела ему в глаза, сказав: