Собрание сочинений в 12 т. Т. 4
Шрифт:
Нед Ленд с Конселем уже ожидали меня там. Я спросил, как они провели ночь. Но они ничего не помнили. Заснув вчера тяжелым сном, оба друга очнулись только нынче утром и, к своему удивлению, в своей каюте!
«Наутилус» нем и таинственен попрежнему. Мы шли в открытом море с умеренной скоростью. На борту не чувствовалось никакой перемены.
И напрасно Нед Ленд впивался глазами в горизонт. Океан был пустынен. Канадец не заметил на горизонте ни паруса, ни полоски земли. Дул крепкий западный ветер. «Наутилус» переваливался с волны на
Запасшись кислородом, «Наутилус» опять нырнул под воду метров на пятнадцать. В случае необходимости судно легко могло всплыть на поверхность. Кстати сказать, в тот день, девятнадцатого января, маневр этот, против обыкновения, повторялся неоднократно. И всякий раз помощник капитана выходил на палубу и произносил традиционную фразу.
Капитан Немо не показывался. Из команды я видел в тот день одного лишь невозмутимого стюарда, который, как всегда, молча и внимательно прислуживал за столом.
Около двух часов пополудни в салон, где я приводил в порядок свои записи, вошел капитан Немо. Я поклонился ему. Он молча кивнул мне головой. Я снова взялся за работу, надеясь втайне, что капитан заговорит о событиях прошедшей ночи. Но он молчал. Я взглянул на капитана. У него был утомленный вид. Покрасневшие глаза выдавали, что он провел бессонную ночь. Глубокая грусть, неподдельное горе наложили свой отпечаток на это волевое лицо. Он ходил взад и вперед по комнате, садился на диван, опять вставал, брал в руки первую попавшуюся книгу, тут же бросал ее, подходил к приборам, но не делал записей, как обычно. Казалось, он не находил себе места.
Наконец, он обратился ко мне.
– Вы врач, господин Аронакс?
– спросил он.
Я был захвачен врасплох вопросом капитана и в недоумении, молча смотрел на него.
– Вы врач?
– повторил он.
– Многие ваши коллеги получили медицинское образование: Грасиоле, Мокен-Тандон и другие.
– Да, - отвечал я.
– Мне приходилось работать врачом. Прежде чем стать музейным работником, я был ординатором клиники и много лет занимался медицинской практикой.
– Отлично, сударь!
Ответ мой, повидимому, вполне удовлетворил капитана. Но, не зная, к чему он клонит речь, я ожидал дальнейших вопросов, рассудив, что отвечать буду в зависимости от обстоятельств.
– Господин Аронакс, - сказал капитан, - один из моих матросов нуждается в помощи врача. Не могли бы вы осмотреть его?
– На борту есть больной?
– Да.
– Я готов служить вам.
– Идемте.
Признаюсь, сердце у меня учащенно билось. Безотчетно болезнь матроса я ставил в связь с событиями минувшей ночи. И вся эта таинственная история занимала меня не менее самого больного.
Капитан Немо провел меня на корму «Наутилуса» и отворил дверь в кабину рядом с матросским кубриком.
Там лежал на койке мужчина лет сорока с энергичным лицом, чисто англосакского типа.
Я подошел к постели. Это был не просто больной - это был раненый. Его голова, повязанная окровавленными бинтами, лежала на подушках. Я снял повязку. Раненый глядел на меня широко раскрытыми глазами. И, пока я его разбинтовывал, не издал ни единого стона.
Рана была ужасна. В черепной коробке, пробитой каким-то тупым орудием, образовалось зияющее отверстие, в которое часть мозга выходила наружу. Сгустки запекшейся крови, в результате многочисленных кровоизлияний, превращали размозженную мозговую ткань в красноватую кашицу.
Тут наблюдались одновременно явления контузии и сотрясения мозга. Дыхание больного было затрудненным. Лицо временами искажалось судорогой. То был характерный случай воспаления мозга с явлениями паралича двигательных центров.
Я пощупал пульс. Сердце работало с перебоями. Пульс порою пропадал. Конечности уже начинали холодеть: человек умирал, и ничем нельзя было предотвратить роковой конец. Я наложил на рану свежую повязку, оправил изголовье. Обернувшись, я спросил капитана Немо:
– Каким орудием нанесена рана?
– Не все ли равно?
– уклончиво отвечал капитан Немо.
– От сильного сотрясения сломался рычаг машины, удар пришелся по голове этого человека. Ну, как вы находите больного?
Я колебался ответить.
– Вы можете говорить, - сказал капитан.
– Этот человек не знает французского языка.
Я еще раз посмотрел на раненого и сказал:
– Этот человек умрет часа через два.
– И ничто не может спасти его?
– Ничто.
Рука капитана Немо сжалась в кулак. Слезы выступили на глазах. Я не думал, что он способен плакать.
Несколько минут я не отходил от раненого. Электричество, заливавшее своим холодным светом смертный одр, еще усиливало бледность лица умирающего. Я вглядывался в это выразительное лицо, изборожденное преждевременными морщинами - следами невзгод и, возможно, лишений. Я ждал, что тайна его жизни раскроется в последних словах, которые сорвутся с его холодеющих уст!
– Вы свободны, господин Аронакс, - сказал капитан Немо.
Я оставил капитана одного у постели умирающего и вернулся к себе, чрезвычайно взволнованный этой сценой. Мрачные предчувствия тревожили меня весь день. Ночью я спал дурно. Просыпался часто. Мне все слышались чьи-то тяжкие вздохи, похоронное пение. Не читались ли молитвы по усопшему на чуждом мне языке?
На рассвете я вышел на палубу. Капитан Немо был уже там. Увидев меня, он подошел ко мне.
– Господин профессор, - сказал он, - не угодно ли вам принять сегодня участие в подводной прогулке?
– Вместе с товарищами?
– Если они пожелают.
– Мы к вашим услугам, капитан.
– В таком случае, будьте любезны надеть скафандр.
Об умирающем или умершем ни слова! Отыскав Неда Ленда и Конселя, я передал им приглашение капитана Немо. Консель обрадовался предстоящей прогулке, и канадец на этот раз охотно согласился принять в ней участие.