Собрание сочинений в 12 т. Т. 7
Шрифт:
Это подобие весны оказало самое благодетельное влияние на обитателей Галлии. К ним возвращалась надежда и уверенность. Днем на горизонте сиял заметно увеличившийся диск. Ночью среди неподвижных звезд появлялась Земля. Цель уже была видна, хоть она и находилась еще очень далеко. Это была пока лишь точка в небесном пространстве.
Однажды Бен-Зуф заметил в присутствии капитана Сервадака и графа Тимашева:
– По правде сказать, никогда я не поверю, что на этакой козявке может уместиться Монмартрский холм.
– Однакож он там умещается, - возразил капитан Сервадак, - и я крепко надеюсь,
– И я тоже, господин капитан! Но нельзя ли узнать, с вашего позволения, - если бы комета профессора Розета не захотела вернуться на Землю, разве мы не сумели бы притянуть ее туда насильно?
– Нет, друг мой, - ответил граф Тимашев, - никакая власть человеческая не может нарушить геометрическое расположение светил во вселенной. Если бы каждый изменял по-своему ход планет, какая путаница началась бы в небе! Но господь бог не дозволяет этого и, я думаю, поступает мудро.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ,
где повествуется о первой и последней стычке, происшедшей между Пальмиреном Розетом и Исааком Хаккабутом
Наступил сентябрь месяц. Пока еще не было возможности покинуть темное, но теплое убежище галлийского подземелья и снова водвориться в Улье Нины. Пчелы-галлийцы непременно замерзли бы в своих прежних ячейках.
К счастью или к несчастью, но вулкан как будто не угрожал снова стать действующим.
К счастью потому, что внезапное извержение могло бы застать врасплох галлийцев в главном жерле, единственном выходе, оставшемся для лавы.
К несчастью потому, что в случае извержения галлийцы могли бы немедленно вернуться к относительно легкой и удобной жизни в верхних помещениях Улья Нины, что всех бы очень обрадовало.
– Ну и гнусно же мы провели эти семь месяцев, господин капитан!
– сказал как-то Бен-Зуф.
– А вы заметили, как держала себя это время наша Нина?
– Да, Бен-Зуф, - ответил капитан Сервадак.
– Это удивительный ребенок! Казалось, будто вся жизнь Галлии сосредоточилась в ее сердечке.
– Верно, господин капитан, а как же дальше?
– Что дальше?
– Ну да ведь не бросим же мы девчонку, когда вернемся на Землю?
– Черт возьми! Мы удочерим ее, Бен-Зуф.
– Браво, господин капитан! Вы будете ей отцом, а я, с вашего позволения, - матерью.
– Тогда нам придется породниться с тобой, Бен-Зуф.
– Ах, господин капитан, - отвечал верный солдат, - да мы уже и так давно породнились!
С первых дней октября благодаря отсутствию ветра холода стало легче переносить даже по ночам. Расстояние от Солнца до Галлии лишь втрое превышало расстояние, отделяющее от него Землю. Температура держалась в среднем на тридцати - тридцати пяти градусах ниже нуля. Колонисты все чаще и чаще делали вылазки в Улей Нины и даже на берег. Возобновилось катанье на коньках по ледяной глади моря. Для узников было истинной радостью вырваться из своей мрачной тюрьмы. Граф Тимашев, капитан Сервадак и лейтенант Прокофьев ежедневно выходили наружу, производили наблюдения и обсуждали важные вопросы, связанные с «высадкой на Землю». Речь шла не только о том, чтобы встретиться с Землей, надо было, если возможно, предотвратить опасные случайности
Одним из постоянных посетителей галерей в Улье Нины стал Пальмирен Розет. Он распорядился перенести телескоп в прежнюю обсерваторию и занимался своими астрономическими наблюдениями до тех пор, пока мороз не прогонял его оттуда.
У профессора не спрашивали о результатах его новых вычислений. Он, вероятно, и не стал бы отвечать. Но через несколько дней все заметили, что ученый чем-то раздосадован. Он то и дело подымался наверх и спускался обратно по отлогому склону главного жерла. Профессор что-то бормотал и бранился сквозь зубы. Он стал нелюдимее, чем когда-либо. Раз или два Бен-Зуф - человек, как известно, не робкого десятка, - радуясь в душе этим признакам недовольства, попытался расспросить грозного Розета. Как его приняли, легко себе представить!
«Похоже на то, - подумал Бен-Зуф, - что на небе не так сложились дела, как ему хочется. Да черт с ним! Лишь бы только он не напортил чего-нибудь в небесной машине и не погубит пас вместе с ней».
Между тем у капитана Сервадака, графа Тимашева и лейтенанта Прокофьева было достаточно причин интересоваться, чем это так недоволен Пальмирен Розет. А вдруг профессор проверил свои математические расчеты и выяснил, что они противоречат его новым наблюдениям? А вдруг комета уже не занимает на орбите места, определенного по ее прежним эфемеридам, и, следовательно, ей не суждено встретиться с Землей в данной точке и в данную секунду?
Вот какие вопросы волновали наших друзей, в особенности теперь, когда Пальмирен Розет казался таким рассерженным, ибо все их надежды были основаны на его предсказаниях.
И в самом деле, профессор чувствовал себя несчастнейшим из астрономов. Его расчеты явно не соответствовали новым наблюдениям, а что могло быть хуже для такого человека, как он?
Всякий раз, возвращаясь к себе в кабинет, весь закоченевший после слишком долгого дежурства у телескопа, он впадал в настоящую ярость.
И если кто-нибудь отважился бы приблизиться к нему в эту минуту, то мог бы услышать, как профессор бормотал про себя:
– Проклятие! Что это значит? Что она там делает? Она вовсе не на том месте, которое ей указано в моих вычислениях! Мерзавка! Она запаздывает! Или Ньютон сумасшедший, или она сошла с ума! Нарушены все законы всемирного тяготения! Что за черт! Не мог же я ошибиться! Мои наблюдения правильны, мои расчеты точны! Негодяйка! Чертовка!
И Пальмирен Розет хватался руками за голову, выдирая последние скудные остатки волос у себя на затылке. И вечно, вечно один и тот же результат: постоянное необъяснимое противоречие между его расчетами и наблюдениями.
– Полно, - говорил он себе, - не произошло ли какого-либо нарушения законов небесной механики? Нет, это невозможно. Это я допустил ошибку. И однакоже… однако…
Право, Пальмирен Розет похудел бы от огорчения, если бы только мог еще более похудеть.
Чем больше он сердился, тем больше беспокоились окружающие, но это его нисколько не трогало.
Однажды, 12 октября, разгуливая возле большого зала Улья Нины, где как раз находился профессор, Бен-Зуф услышал пронзительный крик.
Бен-Зуф побежал к ученому.