Собрание сочинений в 15 томах. Том 10
Шрифт:
— Пускай пришлет счет, — сказал он.
Тогда леди Харман велела миссис Крамбл привезти Сьюзен в Блэк Стрэнд. Это было не так-то просто — миссис Крамбл возразила, что занавеси здесь совершенно не нужны, но леди Харман сказала, что по утрам свет режет ей глаза — она всегда спала при открытом настежь окне и раздвинутой занавеске, — и, таким образом, предлог нашелся. Сьюзен наконец приехала, ее скромная фигурка не привлекла внимания сэра Айзека, и, оставшись наедине с леди Харман, она вынула квитанцию и двадцать фунтов стерлингов.
— Мне пришлось давать всякие объяснения, — сказала она. — Это было нелегко. Но я все сделала…
День
Ей посчастливилось прийти как раз к поезду двенадцать семнадцать. Она взяла билет в первом классе до Лондона и вошла в купе, где ехала какая-то женщина, чувствуя себя уверенней в ее присутствии.
В половине четвертого леди Харман добралась до дома мисс Олимони. Позавтракала она довольно поздно и без аппетита в буфете на вокзале Ватерлоо и по телефону узнала, что мисс Олимони дома. «Мне нужно срочно вас повидать», — сказала она, и мисс Олимони приняла ее как полагается в срочных случаях. Она была без шляпы, темные густые пушистые волосы оттеняли серые, почти голубые глаза, на ней было изысканное платье, несколько свободное у ворота и с широкими рукавами, ко подчеркивавшее изящество ее фигуры. В квартире прежде всего бросались в глаза книги, роскошные восточные портьеры, пышные подушки и огромные вазы с надушенными цветами. На каминной полке стоял хрусталь, которым она любовалась в веселые минуты, а над ним в круглой золоченой раме висела написанная яркими красками аллегорическая картина Флоренс Суинстед «Пробуждающаяся женщина». Мисс Олимони усадила гостью в кресло, а сама грациозно опустилась на ковер у ее ног и, взяв маленькую изящную кочергу с латунной рукояткой и железным наконечником в форме копья, поворошила угли в камине.
Наконечник выпал и звякнул о каменную решетку.
— Вечная история, — сказала мисс Олимони с очаровательной гримаской. — Но не обращайте на это внимания. — Она погрела руки у огня и сказала тихо: — Расскажите мне все.
Леди Харман почувствовала, что было бы лучше, если бы ей самой все рассказали. Но, быть может, это еще впереди, подумала она.
— Видите ли, — сказала она. — Моя супружеская жизнь… кажется мне…
Она замолчала. Говорить об этом было ужасно трудно.
— Это у всех так, — сказала Агата, обратив к ней красивый, освещенный огнем камина профиль, и некоторое время серьезно и задумчиво молчала. — Вы не против, если я закурю?
И, закурив, в довершение эффекта, душистую сигарету, попросила леди Харман продолжать.
Леди Харман, как могла, продолжала свой рассказ. Она сказала, что муж стесняет ее во всем, не позволяет ей иметь собственное мнение, не дает бывать, где она хочет, распоряжаться собой, следит за тем, что она читает и о чем думает.
— Он требует… — сказала она.
— Да, — сурово сказала Агата, пуская в сторону струю дыма. — Все они требуют.
— Он хочет, — продолжала леди Харман, — читать все мои письма,
— Одним словом, вы его собственность.
— Да, самая настоящая собственность.
— Гарем с одной наложницей. И это предусмотрено законом! — Мисс Агата помолчала. — Не понимаю, как могут женщины выходить замуж? Иногда мне кажется, что именно с этого должен начаться бунт женщин. Вот если бы ни одна из нас не выходила замуж! Если бы мы все, как одна, сказали; «Нет, мы решительно отвергаем такую сделку! Эти условия придумали мужчины. Мы лишены голоса. И поэтому не согласны». Быть может, до этого дело еще дойдет. Я знала, что Женщина с такими прекрасными, умными глазами не может это не понять. После того как мы добьемся избирательных прав, нужно будет первым делом пересмотреть условия брака. Наши представительницы в правительстве займутся этим…
Она замолчала, раскурила почти погасшую сигарету и задумалась. Казалось, она совершенно забыла о своей гостье, грезя наяву о женском управлении государством.
— И вот вы, как многие другие, пришли к нам, — сказала она.
— Да, — сказала леди Харман таким тоном, что Агата с удивлением посмотрела на нее. — Вероятно, так оно и будет; но дело в том, что я сегодня просто ушла… Вы видите, я даже переодеться не успела. Я, можно сказать, в безвыходном положении.
Агата присела на корточки.
— Но, дорогая моя! — сказала она. — Неужели вы хотите сказать, что убежали?
— Да, убежала.
— Как… убежали?!
— Я заложила кольцо, достала денег, и вот я здесь!
— И что же вы думаете делать дальше?
— Не знаю… Я надеялась, что вы мне посоветуете.
— Но ведь ваш муж такой человек! Он будет вас преследовать!
— Конечно, если узнает, где я, — сказала леди Харман.
— Он поднимет скандал. Моя дорогая! Разумно ли вы поступаете? Расскажите-ка мне, почему вы убежали. Я сначала совсем не так вас поняла.
— Я сделала это потому… — начала леди Харман и вся вспыхнула, — потому что это было невыносимо.
Мисс Олимони испытующе посмотрела на нее.
— Не знаю, право, — сказала она.
— Я чувствую, — сказала леди Харман, — что если бы я осталась с ним, если бы не выдержала и сдалась… После того, как уже взбунтовалась… Тогда мне пришлось бы быть самой обыкновенной женой, покорной, безропотной…
— Сдаваться было незачем, — сказала мисс Олимони и добавила одно из тех парламентских выражений, которые все глубже проникают в язык женщин; — Я не против этого nemine contradicente. Но я сомневаюсь…
Она закурила вторую сигарету и снова задумалась, повернувшись к леди Харман в профиль.
— Боюсь, что я не достаточно ясно объяснила вам свое положение, — сказала леди Харман и начала излагать дело гораздо подробнее. Она чувствовала, что мисс Олимони не поняла, а ей хотелось заставить ее понять, что, бунтуя, она не просто добивалась личной свободы и самостоятельности, что она желала этого, так как все больше узнавала о тех важных делах, творившихся за пределами ее семейной жизни, которые должны ее не только интересовать, но и серьезно заботить, что она не только старалась разобраться в сущности предприятия, создавшего ее богатство, но читала книги о социализме и общественном благе, и они ее глубоко взволновали…