Собрание сочинений в 19 томах. Том 15. Дни людей. Дневники Зевса
Шрифт:
Все уселись за огромный стол, сделанный из дубовых досок толщиной в два пальца. Ликаон усадил меня на почетное место, сам сел справа от меня, затем сорок девять его сыновей — в порядке старшинства. Принесли котел. Слуги черпали оттуда и разливали по мискам похлебку, где в горячем масле и пряностях плавала требуха. Склонившись над своей миской, я почувствовал, как на меня уставились сорок девять пар глаз. Я поднес ложку ко рту… и внезапно, выпрямившись, опрокинул разом стол, тарелки и котел.
— Негодяи! — вскричал я. — Вы захотели накормить меня человеческой плотью и приобщить к вашим злодействам!
Я не успел закончить. Кара уже обрушилась. Свет над Аркадией и всей Грецией, над островами, над морем и над всей этой частью мира стал вдруг невыносимо ярок; воздух обратился в сплошное пламя и лучи; нестерпимый жар высушил ручьи, в одно мгновение превратил весенние деревья в осенние. Гигантский раскаленный шар, увеличиваясь с каждой секундой и отливая голубизной по мере своего приближения, мчался к земле. Моя молния была тут ни при чём, я и сам дрожал.
— Солнце падает на нас! — завопили сыновья Ликаона, а также весь народ Аркадии и все люди до обоих горизонтов, от Иберии до Индии.
Но падало не Солнце. То был его сын.
Падение Фаэтона. Погибшее светило
У Гелиоса-Солнца был сын; я верно выразился: был. Этого сына звали Фаэтоном, то есть Блистающим.
Однако, когда разлад воцарился среди людей, извратив их мысли и поступки, то же самое случилось и среди небесных тел. Все сцеплено друг с другом, повторяю вам, все связано в мироздании. И вы должны рассматривать это не как извинение вашим излишествам, но скорее как предостережение: не вносить смуту в космос.
Фаэтон завидовал своему отцу, гораздо более крупному, более сильному, более яркому, который каждое утро с золотыми Поводьями в руках отбывает на своей колеснице, чтобы обогнуть весь мир. Фаэтон завидовал его лучезарному великолепию, его уверенному виду, его способности все видеть на земле, а также тому, что Гелиосу поклоняется все живое, что радость наполняет людей, животных и растения, когда его кони появляются из небесных врат, распахнутых розовоперстой Эос, Зарей. Фаэтон завидовал гимнам всеобщей благодарности, что возносятся к отцу на протяжении всего его пути, и даже грусти, которая распространяется по миру; когда пурпурные колеса солнечной колесницы исчезают на западе.
Довольно часто Фаэтон просил своего отца, чтобы тот позволил ему один день, всего один, прокатиться на его колеснице. То он умолял, то злился и дулся. Разве не видел он миллионы раз, с отдаленнейших времен, как Гелиос правит своими конями? Он приглядывался к каждому из отцовских движений. Ночью крутился возле колесницы, знал, как там держаться, куда ставить ноги, каким движением руки сдерживать скакунов или же поторапливать, чтобы их галоп всегда был ровным. Сколько же времени ему еще ждать? Он ведь уже вполне взрослое светило. Неужели его навсегда оставят в бездействии, подобно его сестрам гелиадам, маленьким, едва заметным звездочкам? К чему быть сыном Солнца, если не суждено услышать хотя бы отголосок восхвалений?
Гелиос всегда отказывал. А потом, в то утро… то ли из-за усталости, то ли из-за доброты или слабости… в общем, он позволил убедить себя, как я сам позволил Танталу обмануть себя. Но он дал Фаэтону тысячу наставлений.
— Направление; твердо придерживайся направления. Путь проложен по небесному своду, не сбивайся с него!
— Ну да, отец, я знаю, я буду осторожен; я видел, как ты это делаешь.
Гелиады запрягли коней в колесницу; Фаэтон поднялся в нее и поправил поводья.
— Никаких резких движений. Мои скакуны очень чувствительны к удилам.
— Да, отец, знаю…
— И если у них выпадет волосок-другой из гривы, не беспокойся — такое бывает.
Розовоперстая Заря распахнула створки ворот — и кони понеслись.
Они скакали давным-давно наезженной дорогой, словно сами по себе. Фаэтон был сначала внимателен к их аллюру, но, видя, как они ровно бегут, быстро обрел уверенность и отдался самолюбованию. Сегодня он Лучезарный, Сияющий, Дивный, Пылающий; приветствуемый тысячью имен, почитаемый всеми народами, Вселенский Благодетель.
Фаэтон мчался сквозь тучи, упиваясь скачкой; потом перегнулся через борт колесницы, чтобы взглянуть на мир, который озарял, и услышать свою долю благодарностей. Когда ему открылась вся необъятность пространств внизу, его охватило головокружение, он испугался притягивающей к себе бездны и сделал резкое, суетливое движение, вцепившись в поводья. Это сбило коней с их курса.
Но что такое порой головокружение, если не страх быть поглощенным пустотой, вернее, страх броситься туда самому, утратив власть над собственным равновесием? И откуда этот ужас, если не из потаенного чувства, что пустота — это наказание, что в ней надо Искупить проступок — как раз тот самый, который лишает нас опоры?
Фаэтон жаждал занять место своего отца.
Признаюсь вам, мне самому, с тех пор как я был вынужден сокрушить и заключить в оковы Крона, случается испытывать дурноту, когда я поднимаюсь слишком высоко в космос. Так что оставляю Гелиосу это дальнее управление светом и сосредоточиваюсь на распределении света поближе к земле.
Вот так в тот день солнечная колесница и сбилась с пути. Поднялась слишком высоко и устремилась к созвездиям. Фаэтон изо всех сил натягивал поводья, но, охваченный ужасом, никак не мог выправить коней. Внезапно перед ними вырос другой, громадный конь и взвился на дыбы, раскинув человеческие руки: то был Стрелец, готовый атаковать. Скакуны шарахнулись в сторону, но чуть не наткнулись на гигантского козла с длинной желтой шерстью и красными зрачками. Мохнатый Козерог подобрался для прыжка; уж не хочет ли он поднять да рога жаркую колесницу? Колесница промчалась огненной стрелой мимо разверстых пастей Рыб.