Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
— Номер тринадцатый, — объявил Степа. — Кого записываю?
— Ой, чертова дюжина! Не будет нам проку! — вскрикнула высокая, краснощекая вдова Карпухина, но все же назвала себя: — Карпухина Марья Власовна.
— Ты раньше времени не каркай! — нахмурился Егор и сказал, что они на «чертовой дюжине» не задержатся. — Где тут Прохор Уклейкин?
— Выдуло Прохора, — сказала Аграфена. — Смотался под шумок.
— Интересно, каким это ветерком выдуло! — пробурчал Егор и потянулся к Степе за списком.
— Дядя Егор, — вполголоса
В классе засмеялись: если писать всех малолетних, то в артель больше и звать никого не надо. Кто-то спросил, велико ли у Степы хозяйство.
Но Егор не засмеялся.
— Тут дело особое... — сказал он. — Мальчишка уже пожил артельной жизнью. Другой у него и быть не может. Да и сирота он... Вот школу кончит, мы его по всем правилам в члены примем. — Егор обратился к Степе: — А пока считай, что ты наш питомец... молодой артельщик.
Вздохнув, Степа отдал Егору список.
— Ну что ж, граждане... С колхозом вас, с новой жизнью! — улыбнулся Егор. — Запись мы не заканчиваем. Зовите народ, убеждайте... Двери всем открыты.
Он бережно сложил список и сунул его за пазуху, в нагрудный карман.
ХЛЕБ
Начались затяжные осенние дожди. С утра из-за леса наползала серая хмарь, затягивала небо, и мелкий, точно просеянный сквозь частое сито дождь припускал на целый день.
Повсюду хлюпало, чавкало, журчало, земля раскисла, стала податливой и скользкой, все канавы и колдобины наполнились мутной водой, стены изб потемнели от сырости, крыши курились паром, словно их снизу подогревали.
Березы, липы и клены сбросили последние листья, и только ивы, усыпанные бисерными каплями дождя, продолжали хранить свой зеленый наряд.
В один из дождливых вечеров, когда в доме Ковшовых все уже легли спать, Илья Ефимович услышал троекратный стук в боковое стекло. Стук был осторожный, но властный и требовательный.
Илья Ефимович вздрогнул, набросил на плечи полушубок, зажег фонарь и вышел на крыльцо.
У окна он увидел Савина. Мокрый брезентовый дождевик с капюшоном стоял на нем коробом, высокие охотничьи сапоги были густо заляпаны грязью.
— Потушите фонарь! — приглушенным шепотом приказал Савин.
Ковшов покорно привернул фитиль, язычок огня раз-другой моргнул и погас.
— Стряслось что-нибудь? — встревоженно спросил Илья Ефимович.
— Не в гости же я заявился по такой погоде, — сухо ответил Савин.
Он коротко объяснил, что сейчас на собрании бедноты шел разговор о хлебопоставках. Было решено обложить пять крепких хозяйств твердым заданием — Еремина, Шмелева, Глухова, Зеленцова.
— А пятый кто же?
— Пятый — вы, Илья Ефимович! Новенький, так сказать...
— Я? Твердозаданец? — Ковшов, тяжело опираясь на перила крыльца, сошел вниз. — Кто же это поусердствовал?
— Советская власть поусердствовала — сами должны понимать. Ей сейчас без мужицкого хлеба не прожить. И городу он нужен, и Красной Армии... Только вот взять его не так-то просто... — усмехнулся Савин. — А на собрании, между прочим, о вас многие говорили. Особенно Ветлугина. Все ваши посевы вспоминала и урожай подсчитала. И братья Рукавишниковы ее поддержали.
— Вот откуда ветер подул! Беднота голову поднимает, руку заносит. Ну, погоди ж, Грунька!.. А Горелов чего молчал?
— Выступал и председатель. Говорил, что вы культурный крестьянин, аккуратный налогоплательщик. Но это мало кого тронуло. Все сошлись на том, что вы имеете излишки хлеба и можете сдать государству сотню пудов.
— Сто пудов! — ужаснулся Илья Ефимович. — Да они что, голота, к кулакам меня приписали? А то, что я землю по-культурному, по-научному обихаживаю, почетные грамоты да дипломы от Советской власти имею — это все насмарку пошло, паршивому псу под хвост?
— Туго вы соображаете, Илья Ефимович, — сказал Савин. — Кончилось ваше золотое времечко. Дипломы да грамоты вас больше не вывезут.
— Как хотите, Федор Иванович, — Ковшов с силой рванул перила крыльца, — а моего хлеба им не видать! Лучше я амбар подпалю или в навоз зерно втопчу...
— А может быть, в яму закопаете, как вот Еремин в прошлом году? — перебил его Савин. — Глупо и вызывающе. Яму найдут, зерно конфискуют, а вас под суд... Ну что ж, если вам это улыбается, испробуйте.
— Так что же делать? — растерянно спросил Ковшов. — Подскажите!
— Жить надо по-другому... Умом пораскинуть.
Савин вполголоса изложил свой план. Извещение о сдаче хлеба Илья Ефимович получит через несколько дней. Так пусть он не теряет времени и завтра же вывезет все сто пудов на приемный пункт. При этом Ковшову не мешает сказать хорошие слова о том, что он осознает трудности с хлебозаготовками и от души желает помочь Советской власти.
— Так ведь хлеб-то как в прорву канет! — взмолился Илья Ефимович. — А я ж его потом, кровью...
— Можете не говорить. Я-то знаю, как он вам достается, — перебил его Савин.
В переулке, хлюпая тяжелым выменем, показалась корова. За ней с хворостиной в руке плелась Таня.
Илья Ефимович заслонил Савина спиной и спросил девочку, где ее носило до сих пор.
— Пеструха от стада отбилась! — пожаловалась Таня. — Еле нашла в озимях. Совсем избаловалась корова.
— Все вы избаловались! — буркнул Илья Ефимович. — Загоняй скотину — и спать...
Таня прошла мимо. Илья Ефимович и директор школы завернули за угол дома.
— Надеюсь, вы меня поняли, — сказал Савин. — Потеряете сто пудов — выиграете больше. Вы не школьник, и повторять вам больше незачем. — Он спрятал голову под капюшон и скрылся в темноте.