Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Девочка вновь припала к полу — она была удивлена и обижена.
— Ладно же, Митька, ладно! Какую-то тайну завел... Скрываешь от меня...
— Сказал, что потом все узнаешь! — плачущим голосом взмолился Митька. — Ну, выпусти ты меня, потолкай еще сундук... Эх ты,слабосильная!
Таня еще раз призналась, что она ничего не может сделать с этим стопудовым сундуком и надо звать кого-то на помощь. Может, мальчишек покликать?
— Так они разболтают, а мне потом голову снимут, — вновь возразил Митя.
— А я не всех позову, только Степу, Шурку, Афоню. Ты же им доверяешь?
В подполье долго молчали.
— Ладно, — наконец согласился Митя, и Тане послышалось, что он даже тяжело вздохнул. — Зови Степу И больше никому ни слова!
Таня выбралась на улицу и тут же помчалась к школе.
Мальчишки уже давно поджидали ее около общежития.
Не обращая внимания на их недовольный вид, Таня сказала, что Митя вернулся с озера целый и невредимый, но рыбы принес самую малость — даже кошку не накормишь.
— Так и есть, Митяй блаженный! — махнул рукой Шурка. — Надо было ему со мной идти.
Дождавшись, когда Шурка с Афоней ушли по домам, Таня потащила брата к дому Гореловых. По дороге она пыталась рассказать ему про таинственный плен Мити, про тяжелый сундук над лазом в подполье, но делала это так сбивчиво и путано, что Степа толком ничего не понял и только прибавил шагу.
Через двор они пробрались в избу Гореловых, но и вдвоем не смогли сдвинуть злополучный сундук с места.
Тогда Степа сказал, что надо применить законы физики, и принес со двора еловую слегу и березовый гладкий кругляш.
Слегой, как рычагом первого рода, Степа с Таней приподняли край сундука, подсунули под него кругляш и откатили сундук на старое место, к порогу.
Таня бросилась к лазу, ухватилась за железное кольцо и рывком подняла половицу.
Дневной свет хлынул в лаз.
Митя неловко выбрался из подполья.
Лицо его посерело, осунулось, губы запеклись, на волосы налипла паутина.
Пошатываясь, мальчик подошел к ведру, зачерпнул полный ковш воды и, обхватив его обеими руками, поднес к губам.
Пил он долго, большими глотками, обливая подбородок и грудь. И Таня видела, как под рубашкой ходуном ходили тонкие Митины ключицы. У девочки перехватило горло.
— За что тебя так? Кто? — шепотом спросила она. Митя молчал.
Он присел к столу, диковатыми глазами оглядел избу, будто видел ее впервые. Заметив бутылку из-под водки, чуть приметно поморщился и поспешно сунул ее под лавку. Потом, схватив тряпку, принялся вытирать стол.
Степа сидел на лавке и внимательно следил за приятелем.
— Молчишь? — тихо заговорил он. — И нам с Таней не доверяешь?
Вздрогнув, Митя выронил тряпку и долго стоял, опустив голову, словно что-то обдумывал. Потом глухо выдавил:
— Вам доверяю... Кому ж мне еще!
Он вдруг достал из печурки коробку спичек и шагнул к лазу в подполье.
— Лезьте за мной! Покажу...
Степа и Таня спустились в темное подполье. Здесь пахло сухой землей, плесенью, квашеной капустой. Под ногами перекатывалась и сочно хрустела картошка.
Пригнувшись, ребята пробрались в дальний угол.
Митя чиркнул спичкой. Тусклый коготок огня царапнул темноту и осветил пузатые мешки, сложенные один на другой. Они занимали добрую треть подполья.
— Узнаете? — Митя зажег вторую спичку.
— Ой, это же мешки дяди Ильи! — вскрикнула Таня. — Вот и белые латки на них... я сама пришивала... Степа, как они попали сюда?
— Всё понятно, — сказал Степа и первый вылез из подполья.
ОТЕЦ
За день до того, как у Ковшовых хитроумно выкрали из амбара хлеб, к Горелову пришел Илья Ефимович. Дело было в сумерки.
Горелов сдвинул к краю лавки ребячью одежду и книги и пригласил Ковшова присаживаться.
Илья Ефимович, поведя бровями, показал на Митьку, который сидел за столом и готовил уроки.
— Сынок! — негромко позвал отец. — Иди-ка погуляй с Серегой. Да под окном не торчите, как ветлы...
Митя недовольно оторвал голову от задачника. Вот и всегда так: только он сядет заниматься, как в избу обязательно кто-нибудь ввалится и отец гонит его на улицу. И все же Митя не спешил уходить. Он неторопливо собрал тетради и учебники, аккуратно сложил их на полку, долго затыкал бумажной пробкой пузырек с лиловыми чернилами. А глазом косил на Ковшова — левый карман его суконного пиджака оттопырен, и из-за отворота высовывается какой-то сверток.
«Опять пить будут», — догадался Митя и сделал вид, что вспомнил про кошку. Подошел к печке, налил из крынки в щербатое блюдце молока и принялся ласково звать:
— Кис, кис, кис...
Кошки нигде не было. Митя заглянул под кровать, за сундук, потом принялся шарить кочергой под печкой, словно шуровал в топке паровоза.
Илья Ефимович с усмешкой поглядел на председателя.
Горелов придвинул к себе счеты, зачем-то щелкнул костяшкой, похожей на спелый глянцевый желудь, и, тяжело задышав, обернулся к сыну:
— Ну! Кому сказано?
Митя уже по опыту знал, что после этого «ну» в избе лучше не задерживаться.
В сердцах хлопнув дверью, он вышел в сени.
— С норовом растет? — Илья Ефимович понимающе кивнул на дверь. — У меня свое такое лихо было... Слова в доме не скажи. Насилу отвязался.
— Глуп еще, сосунок! Да я при случае и припечатать могу! — Горелов сделал выразительный жест рукой.
— Это в аккурат... Отцовская рука — владыка! — согласился Ковшов и, приоткрыв дверь, заглянул в сени.