Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
— Так заросли-то какие, Илья Ефимович! И корней без счета, — ответила Аграфена. — Выдираешь, выдираешь — сил не хватает.
— Сил мало — не бралась бы за раскорчевку. Никто тебя не неволил. Я и других нашел бы...
— Это так, — согласилась Аграфена, понимая, что спорить бесполезно. Лукаво прищурившись, она посмотрела на Ковшова: — И куда тебе, Ефимыч, земли такую прорву? Пустыри запахиваешь, перелоги корчуешь...
— Ладно, Грунька! — с досадой отмахнулся Ковшов. — Ты в мои дела не суйся, я пока еще своим умом живу, у других
— Что и говорить, ума у тебя палата, на всю деревню хватает, — усмехаясь, проговорила Аграфена и, заметив остановившегося за спиной Ковшова Степу, улыбнулась: — Ты глянь, кто приехал-то!
Илья Ефимович обернулся.
— Здравствуйте, дядя Илья! — громко произнес Степа.
Дядя был высокий, крутоплечий, с литыми, сильными руками, с могучей шеей; он считался в деревне первым силачом. Борода острижена, подбородок зарос черной щетиной с проблесками седины, усы пожелтели от махорки, на переносице крупная, похожая на ягоду переспевшей малины бородавка. Глаза смотрят задорно и весело. Одет дядя в заношенный пиджак, из нагрудного кармана торчит карандаш и раскладной желтый аршин; от добротных сапог несет запахом дегтя.
— Эге! Кого вижу! — воскликнул Илья Ефимович. — Племянничек! Родная кровь! Из дальних странствий возвратясь, как говорится. Какими судьбами?
Степа объяснил, зачем он приехал в Кольцовку.
— Та-ак! — протянул дядя. — Отец, значит, от дома в сторону отвернул, а сынок все-таки к родным местам потянулся... — Илья Ефимович взял Степу за плечи, повернул, похлопал по костистой спине. — Вот только худущий ты, брат... И вытянулся как жердь огородная. Кормили, что ли, в обрез, добавки не давали?
— Да нет, была добавка, — признался Степа. — Я ведь котлоносом работал.
— Кем, кем?
Степа покраснел: не стоило, пожалуй, об этом сейчас говорить, но делать нечего — пришлось объяснить.
— У нас в колонии мы котлы из кухни в столовую таскали. За это нам повар добавочную порцию отпускал.
— Скажи на милость! — с довольным видом рассмеялся дядя, подмаргивая Аграфене. — Мал, мал, а сметлив. У котла-то оно посытнее. Ну ничего, племяш! Мы тебя и здесь подкормим. Иди-ка в школу, определяйся там, а потом ко мне.
В это время из кустов, ломая ветви и треща валежником, словно молодой медвежонок, вылез большеротый, губастый мальчишка и бросился к Илье Ефимовичу:
— Тятька, в наших овсах рукавишниковская лошадь пасется!
— Ах, черти, гулёны! Распустили свою худобу! — выругался Илья Ефимович. — И много там потравили? Чего ж ты зевал, лопоухий?
— А зачем мне зевать! — осклабился сын. — Я уздечку с лошади снял.
— Дрянь уздечка, ломаного гроша не стоит, — буркнул Илья Ефимович, мельком оглядывая шитую-перешитую уздечку. — Надо бы лошадь в сельсовет отвести да акт на потраву составить...
Он направился к тележке, но, вспомнив о племяннике, остановился:
— Да, Филька! Смотри-ка, кто приехал! Степан. Братец твой двоюродный.
Вытаращив глаза, Филька, не моргая, уставился на Степу, словно видел его впервые в жизни.
Потом, по привычке шмыгнув широким носом, он шагнул к брату и резким движением протянул ему короткопалую ладонь:
— Здорово, колонист!
Степа молча пожал Филькину руку.
— Ну, то-то! — удовлетворенно заметил Илья Ефимович и погрозил сыну пальцем: — Смотри не цапайся с ним! Все же родная кровь. И не смотри, что он худой — котлонос все-таки...
— Чего? — переспросил Филька.
— Потом разберетесь, потом! — заторопился Илья Ефимович. — Поехали за вениками...
Филька немного замешкался, поотстал от отца.
— А ничего жмешь... Есть силенка... — снисходительно заметил он Степе. — А бороться умеешь?.. Как Иван Поддубный? Ну ладно, иди, вечером померяемся... Котлонос!..
И он побежал вслед за отцом к тележке. Вскоре Илья Ефимович с сыном уехали.
— Ну что, повстречал двоюродного братца? — спросила Аграфена. — Теперь он тебе проходу не даст: борись с ним да на кулачки сходись. Всем ребятам кости помял...
Она нагнулась и, схватив узловатый корень, принялась рывком выдергивать его из земли.
Степа потоптался на месте, потом взял топор и, поплевав на ладони, принялся сводить кустарник.
Мелкий лозняк он подрубал глубоко под корень и отбрасывал в сторону. Легко поддавался и тонкий осинник. Но вот па пути встретилась ольха толщиной с руку. Степа обхватил топорище обеими руками, хекнул и наискось всадил светлое лезвие топора в сочный ствол дерева. Потом он так же ловко нанес еще три-четыре удара. Ольха на мгновение замерла, наклонилась и, ломая ветви, с шумом и треском упала на землю.
«Зря не тяпает. Умело топор держит!» — отметила про себя Аграфена, следя за работой мальчика. Потом она тронула Степу за плечо и взяла из рук топор:
— Ступай-ка по своим делам. Будет еще время, наработаешься. У дяди не заскучаешь... — Аграфена позвала девчонок: — Идите и вы с ним, да побыстрее, не прохлаждайтесь там.
У ДИРЕКТОРА
Как только вышли из перелесков на проселочную дорогу, Нюшка сразу же свернула на боковую тропинку, наискось пересекавшую ржаное поле.
Шли цепочкой: впереди Нюшка, за ней Таня, позади всех Степа.
Прозрачные зеленоватые стебли ржи почти сплошь закрывали узкую тропинку, но Нюшка безошибочно нащупывала ее босыми ногами, шла уверенно и быстро.
Рожь то вставала плотной зеленой стеной, то едва доходила ребятам до пояса и была густо расцвечена полевым клевером, голубыми васильками, желтой сурепкой.
— Степа, а ты хлеб жать умеешь? — спросила Нюшка, оглядывая ржаное поле.
— Серпом не приходилось... Мы у себя в колонии жнейкой убирали.