Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Коммунары получили бывшее помещичье имение. Они привели в конюшню своих лошадей и коров, свезли в сарай плуги, бороны и телеги, устроили в барской гостиной общую столовую и начали хозяйствовать. Починили теплицу, цветочную оранжерею, навели порядок в запущенном саду.
А весной, чуть только подсохла земля, коммунары выехали в поле. Это был необычный выезд. Впереди лошадей, запряженных в плуги, размашисто шагал Степин отец, держа в вытянутых руках кумачовый флаг.
На конце загона стояли крестьяне и покачивали головой.
Отец
«Тятька, дай я флаг понесу», — попросил Степа.
«Ну что ж, и то подмога, — согласился отец. — Пусть все видят, как мы новую жизнь начинаем».
И Степа долго нес впереди пахарей трепещущее на ветру кумачовое полотнище.
«Хватит, коммунар-знаменосец! Поди, умаялся», — наконец остановил его отец.
А потом случилось несчастье.
Однажды летним утром Григория Ковшова нашли у моста через речку с простреленной из обреза головой. Невдалеке лежала мертвая изувеченная мать Степы.
К груди отца была приколота записка:
С новым председателем коммуны будет то же самое. Пуль хватит на всех.
Убийцу не нашли.
Григория с женой похоронили в старом парке, под окнами правления коммуны.
Как сквозь туман, видит Степа свежевырытую могилу в парке. В нее на веревках опускают два сосновых гроба. Кругом без шапок стоят сумрачные коммунары.
Бабушка, сорвав с головы платок, вдруг падает на землю. Она не кричит, не плачет, а только смотрит страшными глазами на белые гробы и, словно заклинание, шепчет про себя: «Кто тебя найдет, злой человек? Кто тебя покарает?»
И вот уже могила засыпана землей. Кто-то из коммунаров поднимается на рыжий холм и говорит, что никакие пули и угрозы их не испугают и что коммуна «Заре навстречу» живет и будет жить.
Потом все негромко запевают:
Вперед, заре навстречу,Товарищи в борьбе!Штыками и картечьюПроложим путь себе.Степа плачет, слушает, и ему кажется, что это самая правильная песня на свете...
...От нахлынувших воспоминаний Степа неожиданно вздрогнул и сжал кулаки.
Бабушка вскинула голову, открыла глаза и испуганно пошарила вокруг себя.
— Батюшки, где ж корзинка-то?.. Ой, как это? Чур меня, чур! — замахала она руками. — Иль вы мне снитесь?
— Нет, бабушка, не снимся! — засмеялась Таня. — Степа из колонии приехал.
— Ну вот... — заулыбалась наконец бабушка, поправив платок и очки. — Пока не сморилась, все шмель над ухом гудел. Я так и загадала — быть доброй встрече...
— Бабушка, Степа, поди, есть хочет, — шепнула Таня.
— Так бы и сказал... — Бабушка поднялась, провела Степу и Таню в дом и загремела у печки заслонкой.
Пока Степа обедал, Таня успела рассказать бабушке, зачем брат вернулся в Кольцовку и чем закончился его разговор с директором школы.
— Вот ведь дела какие! — встревожилась бабушка. — Как же ты теперь жить-то будешь, мытарь?
— А знаешь, бабушка, — задумчиво произнес Степа, — я его все равно найду...
— Кого, внучек?
— А кто отца убил... Всю жизнь буду искать, а найду!
— Что ты, внучек! — встревожилась бабушка. — Сколько лет прошло... все забылось.
Степа не успел ничего ответить, как вернулась с работы жена дяди Ильи, Пелагея, молчаливая сутулая женщина, и две ее рослые дочери.
Потом приехали из лесу Илья Ефимович с Филькой. Они привезли целый воз молодых пахучих березовых веток, и Пелагея с дочерьми сразу же принялись за дело.
Часть веток они связали в тугие веники и повесили их на чердаке — в запас на зиму. Оставшимися ветками убрали крыльцо, сени, избу — ведь завтра в Кольцовке престольный праздник, троицын день.
Дядя Илья спросил Степу, чем закончился его разговор с директором школы. Степа рассказал.
— Те-те-те! — причмокнул языком Илья Ефимович. — Лишать тебя стипендии — это, пожалуй, не по закону будет.
— Вот-вот! — обрадованный поддержкой, горячо заговорил Степа. — Надо письмо в детдом написать...
— Эге, а ты, я вижу, ретивый да быстрый! — усмехнулся дядя и посоветовал Степе не кипятиться и на рожон не лезть — все как-нибудь обойдется.
Этот разговор слышала бабушка Евдокия.
— Что ж, Илья, — тихо сказала она сыну, когда Степа вышел на улицу, — придется, видно, племянника-то на свой кошт брать.
— Это почему же? — удивился Илья Ефимович. — Пусть его государство кормит. Парень все-таки сирота... И отец у него погиб на боевом посту, так сказать...
Но Евдокия отлично понимала своего сына и знала, как надо с ним разговаривать. Она напомнила про Григорьеву избу, про сарай, про половину усадьбы и кое-какое имущество — про все, что Илья присоединил к своему хозяйству. Хотя он и делал это исподволь, незаметно, но люди по соседству ведь не слепые, они все видят, примечают и помнят. Да и сельсовет не даст сирот в обиду, и народный судья в городе — человек, сказывают, строгий и справедливый.
Пораженный Илья Ефимович уставился на мать:
— Чтоб вам типун на язык, мамаша! И откуда у вас злости столько?
— С кем поведешься, от того и наберешься, — усмехнулась старуха. — Так что ты уж, сынок, веди в дом Степу-то. По-хорошему, по-законному... Чтоб все видели — парень не обсевок в поле и не гость на недельку.
Вечером, за ужином, Илья Ефимович, хмуро оглядев Степу и покосившись на старуху мать, объявил домочадцам:
— Слушай все. И чтоб помнилось... Степан у нас жить будет... Ковшов так уж Ковшов. И взыскивать с него станем по-ковшовски...