Собрание сочинений в 3-х томах. Т. I.
Шрифт:
Нюшка и Таня зябко поежились.
— А пожалуй, и верно, — хмуро согласился Шурка. — Дядя Матвей тоже об этом говорил. Ты, Степа, на рожон не лезь... В самом деле, может не поздоровиться. — И он деловито принялся излагать свой план: Степе надо быть поосторожнее, от Филькиной компании держаться подальше и по вечерам одному не ходить. Неплохо также на всякий случай иметь при себе увесистую палку.
— Вот-вот! — обрадовался Митя.
— Я тебе свинчатку достану, — шепнул Афоня. — Или болтик хороший... Карман не тянет, а может пригодиться.
—
— А ты слушай! Кому говорят! — прикрикнула на него Нюшка. — С волками жить — по-волчьи выть... Охрана не охрана, а ходить давайте кучно, все вместе. И чуть что — сигнал подавать друг дружке. Вот хотя бы так... — И она, сложив ладони коробочкой, с силой подула в щелочку между большими пальцами и гукнула филином. — Все так могут? А ну, попробуйте!
Изба огласилась протяжными, воющими звуками, словно ребята дули в пустые бутылки. Не получилось только у Тани, но Митя сказал, что он обучит ее гукать филином не хуже Нюшки.
— Игру затеяли! — фыркнул Степа. — Тоже мне детки-малолетки. Вы бы лучше за дядей Ильей смотрели. Кровь с носу, а хлеб найти надо...
— А мы уже смотрим! — с таинственным видом сообщил Шурка. — Как тебя покалечило, мы слово дали: выведем Ворона на чистую воду, разоблачим его компанию. Это вроде как на войне — противник хитрит, петли вяжет, ну да мы тоже не лопоухие, смотрим в оба...
— И что же высмотрели? — нетерпеливо спросил Степа.
— Да пока тихо все, ничего особенного. Видно, затаился Ворон, выжидает. С Гореловым он почти не видится... Только вот к нему директор школы часто заходит.
— Зачем это?
— Если бы знать! — вздохнул Шурка.
— А надо знать, — хмуро сказал Степа, оглядев ребят. — Приятного, конечно, мало по следам ходить, да что делать! Зевать нельзя. Ухо держать приходится востро. И чуть что — тревога, сбор по сигналу. — И он, к немалому удовольствию Нюшки, гукнул филином.
НАЧЕКУ
Пролежав у Ковшовых еще четыре дня, Степа наконец вернулся в школу.
Здесь творилось что-то несусветное.
В любой час — утром, до начала уроков, в большую и малую перемены и особенно после занятий — ребята заводили бесконечные разговоры, и все об одном и том же — о колхозе.
Во всех подробностях они вспоминали последнее собрание взрослых — а собрания теперь проходили чуть ли не каждый день и кончались обычно под утро — и разыгрывали в лицах особо острые и забавные сцены, происходившие на этих собраниях. А сцен было более чем достаточно. То женщины устроили на собрании такую перебранку, что не дали говорить Матвею Петровичу. То Прохор Уклейкин заснул на задней лавке, а кто-то швырнул его шапкой в лампу, разбил стекло и потушил свет. То Василий Хомутов поцапался с женой, когда та пыталась увести его с собрания. В перепалку родителей вмешался Афоня, и ему изрядно досталось и от отца, и от матери.
Сегодня Афоня пришел в школу с поцарапанным носом.
— Жертва новой жизни и колхозного строя! — с хохотом встретил его Сема Уклейкин. — Расскажи, как ты вчера батьку с мамкой разнимал.
— Да ну их! — Афоня сконфуженно прикрылся ладонью. — Мать — та вконец против артели. «Одна, говорит, останусь, на корове буду пахать, а в голхозию не пойду». А батька и туда и сюда кренится. То дома отсиживается, слушать никого не хочет, то на собрание бежит. Вчера мать его валенки в сундук спрятала, так батя ее новые полусапожки на босу ногу надел и давай ходу в школу. Только мать все равно уследила — и вдогонку за ним. «Иди домой, кричит, отдавай обувку!» Тут они и схватились... Ну, а дальше сами видели...
Ребята от души посмеялись над незадачливым приятелем.
— А все же, за кого твой батька? — спросил Степа. — За артель или против?
— А кто его знает... И хочется, и колется...
— И мамка не велит, — подсказал Шурка.
— И то верно. Матка у нас такая ли набожная стала, чуть не каждый день к попу бегает. И все отца святыми пугает: один, мол, святой его за колхоз пристукнет, другой — языка лишит, третий — еще что-то...
— А что отец все-таки про колхоз говорит? — допытывался Степа.
Афоня помялся.
— Ежели бы работящий народ подобрался, да с достатком, да еще бы трактор заиметь, тогда бы и в артели жить можно. А сейчас, говорит, все равно, что шило на мыло менять. Из десятков кляч трактора не соберешь.
— Это так... — вздохнул Шурка. — Хорошо бы нашей артели железного конягу завести!
— Где они — тракторы? — спросил Митя. — Помните, Матвей Петрович про завод в Сталинграде рассказывал. Чего ж машины так долго не едут к нам?
И мальчики принялись мечтать о железном коне.
Провести бы несколько субботников или собрать побольше железного лома, чтобы на вырученные деньги купить для артели трактор. Какой это был бы праздник в деревне! Смотришь, новенький трактор с броской надписью на радиаторе: «От кольцовской ШКМ — колхозу «Передовик» — с грохотом катится вдоль улицы, останавливается у дома Василия Хомутова: «Смотри, Барсук, смотри, рак-отшельник, какой теперь у нас железный коняга!» — потом проходит мимо изб других единоличников и выезжает в поле.
И «барсуки» выползают из своих нор и спешат записаться в члены артели.
В школе все мальчишки делились на многочисленные группы, в зависимости от того, как в эти дни вели себя их родители.
Были «артельщики-коллективисты» — Степа, Шурка, Митя, Нюшка; были «барсуки», «подлипалы-подкулачники», «КВД», что означало «куда ветер дует». В эту группу входили те ребята, отцы которых то записывались в члены артели, то выходили обратно.
По примеру взрослых мальчишки спорили азартно, до хрипоты, не скупясь на соленые словечки, били шапками о землю и порой хватали друг друга за грудки.