Собрание сочинений в 4-х томах. Том 1
Шрифт:
Гремит гром, сверкают молнии.
Се глас Всевышнего! «Ибо Вечный твой бог есть огонь», и все творение исходит от искр сего очага.
Тебе надлежит принять это крещение, - второе крещение, провозвещенное Иисусом и сошедшее однажды на апостолов во время грозы, когда отворено было окно!
Он двигает пламя рукой, медленно, как бы окропляя им Антония.
Мать милосердия, ты, открывающая тайны, дабы покой посетил нас в восьмой обители...
Антоний восклицает:
Ах! если бы у меня была святая вода!
Пламя гаснет, оставляя за собой клубы дыма. Эннойя и Симон исчезли.
Необычайно холодный, густой и зловонный туман наполняет воздух.
Антоний, простирая руки, как слепой:
Где я?.. Боюсь, как бы не упасть в пропасть. А крест, наверное, слишком далек от меня... Ах, какая ночь! какая ночь!
Порыв ветра раздвигает туман, - и он видит двух людей, одетых в длинные белые туники Первый - высокого роста, с приятным лицом, степенной осанки. Его русые волосы, разделенные пробором, как у Христа, ровно спадают на плечи. Он бросил жезл, который держал в руке, и его спутник принял его с поклоном, какие отвешивают на Востоке.
Этот последний - небольшого роста, толстый, курносый, плотного сложения, с курчавыми волосами, с простодушным лицом.
Оба они босы, с обнаженными головами и запылены, как люди, вернувшиеся из путешествия.
Антоний, вздрогнув.
Что вам надо? Говорите! Идите прочь!
Дамис, тот, что мал ростом.
Ну-ну!.. добрый отшельник! что мне надо?
– Не знаю! Вот учитель!
Он садится; другой продолжает стоять. Молчание.
Антоний продолжает:
Итак, вы пришли?..
Дамис. О! издалека, очень издалека!
Антоний. А идете?..
Дамис, указывая на другого.
Куда он захочет!
Антоний. Но кто же он?
Дамис. Взгляни на него!
Антоний в сторону.
У него вид святого! Если бы я посмел...
Дым рассеялся. Ночь очень ясная. Луна сияет.
Дамис О чем же ты думаешь, раз ты умолк?
Антоний. Я думаю... О! ни о чем.
Дамис направляется к Аполлонию и несколько раз обходит вокруг него, склонившись, не подымая головы.
Учитель! вот галилейский отшельник, желающий знать начала мудрости.
Аполлоний Пусть приблизится!
Антоний колеблется.
Дамис. Приблизься!
Аполлоний громовым голосом.
Приблизься! Тебе хотелось бы знать, кто я, что совершил, что я думаю? Не так ли, дитя?
Антоний. Ежели это, однако, может способствовать моему спасению.
Аполлоний. Радуйся, я скажу тебе!
Дамис тихо Антонию.
Непостижимо! Очевидно, - он с первого взгляда усмотрел в тебе незаурядные наклонности к философии! Я тогда тоже этим воспользуюсь!
Аполлоний. Я расскажу тебе сначала про длинный путь, который прошел я в поисках истинного учения; и если ты найдешь во всей моей жизни дурной поступок, ты остановишь меня, ибо тот, кто творил зло своими делами, должен вводить в соблазн и своими словами.
Дамис. Антонию.
Вот это справедливый человек! а?
Антоний. Решительно, я думаю, что он искренен.
Аполлоний. В ночь моего рождения матери моей пригрезилось, будто она рвет цветы на берегу озера. Сверкнула молния - и она произвела меня на свет под пение лебедей, слышавшееся ей в ее сновидении.
До пятнадцатилетнего возраста меня трижды в день погружали в Азбадейский источник, воды которого поражают водянкой клятвопреступников, и тело мне растирали листьями книзы, дабы сделать меня целомудренным.
Однажды вечером ко мне пришла пальмирская принцесса, предлагая сокровища, скрытые, как ей было известно, в гробницах. Гиеродула храма Дианы от отчаяния зарезалась жертвенным ножом, а правитель Киликии в заключение своих посулов закричал в присутствии моей семьи, что умертвит меня; но сам умер спустя три дня, убитый римлянами.
Дамис. Антонию, подталкивая его локтем.
А? что я говорил! вот это человек!
Аполлоний Четыре года подряд я хранил полное молчание пифагорейцев. Самое неожиданное горе не исторгало у меня ни вздоха, и когда я входил в театр, от меня отстранялись как от призрака Дамис Ну, а ты, мог ли бы ты это сделать?
Аполлоний. По окончании срока моего искуса я стал наставлять греков, забывших предание.
Антоний. Какое предание?
Дамис. Не мешай ему говорить! Молчи!
Аполлоний. Я беседовал с Саманеями Ганга, с халдейскими астрологами, с вавилонскими магами, с галльскими друидами, со жрецами негров! Я восходил на четырнадцать Олимпов, я изведал до дна озера Скифии, я измерил громадность пустыни!
Дамис. И все это правда, сущая правда! Я тоже был там!
Аполлоний. Сначала я побывал у Гирканского моря. Я обошел его вокруг, и через страну Бараоматов, где погребен Буцефал, я спустился к Ниневии. У городских ворот ко мне подошел человек.
Дамис. Это был я, я, мой добрый учитель! Я сразу же тебя полюбил! Ты был нежнее девушки и прекраснее бога!
Аполлоний, не слушая его.
Он хотел сопровождать меня, служа мне толмачом.
Дамис. Но ты ответил, что понимаешь все языки и отгадываешь все мысли. Тогда я облобызал полу твоего плаща и пошел за тобою.
Аполлоний. После Ктесифона мы вступили в земли Вавилонские.
Дамис. И сатрап испустил крик, видя человека столь бледного...
Антоний в сторону.
Что означает...
Аполлоний. Царь принял меня стоя, у серебряного трона, в круглой зале, усыпанной звездами, а с купола свешивались на невидимых нитях четыре больших золотых птицы с распростертыми крыльями.
Антоний мечтательно.
Есть разве на земле такие вещи?
Дамис. Вот это город, Вавилон! все там богаты! Дома выкрашены в синий цвет, двери у них из бронзы и лестницы спускаются к реке.