Собрание сочинений в 4-х томах. Том 4
Шрифт:
Трактирщику Бельжамбу, бывшему когда-то шеф-поваром в Лизье, было поручено приготовить различные блюда. Он же рекомендовал друзьям официанта. Жермена взяла себе в помощницы птичницу. Обещала также прийти Марианна, служанка г-жи Борден. С четырёх часов пополудни ворота поместья были растворены настежь, и оба хозяина с нетерпением ожидали гостей.
Первым пришёл Гюрель, но он замешкался под сенью буков, чтобы надеть сюртук. Затем появился кюре в новой сутане, а минуту спустя г-н Фуро в бархатном жилете. Доктор вёл под руку жену, которая ступала с трудом, прячась от солнца под зонтиком. За супругами колыхалась
Пол в гостиной был так хорошо натёрт, что стал скользким, как каток. Восемь утрехтских кресел стояли вдоль стены; на круглом столе посреди комнаты возвышался погребец с ликёрами, а над камином висел портрет Бувара-отца. Из-за неудачного освещения рот у него казался кривым, глаза косили, плесень, появившаяся на скулах, походила на бакенбарды. Гости нашли, что сын похож на отца, а г-жа Борден добавила, поглядывая на Бувара, что его отец был, как видно, красавец мужчина.
Ждали целый час; потом Пекюше объявил, что можно перейти в столовую.
Белые коленкоровые занавески с красной каймой были задёрнуты, как и в гостиной; золотистые лучи солнца падали на деревянную обшивку стен, единственным украшением которых служил барометр.
Бувар посадил обеих дам рядом с собой; Пекюше сел между мэром и кюре; обед начался с устриц; увы, они пахли тиной! Огорчённый Бувар рассыпался в извинениях; Пекюше выбежал на кухню, чтобы отругать Бельжамба.
За первой переменой блюд, состоявшей из камбалы, слоёного мясного пирога и голубей с грибами, гости обсуждали способы приготовления сидра.
Затем разговор зашёл о кушаниях удобоваримых и неудобоваримых. Разумеется, попросили высказаться доктора. Он судил обо всём весьма скептически, как человек, познавший глубины науки, но совершенно не терпел возражений.
К мясному филе было подано бургундское. Вино оказалось мутным. Бувар сослался на неудачно выбранную бутылку, велел откупорить три других, столь же мутных, затем налил гостям Сен-Жюльена, явно не перебродившего. Гости приумолкли. Улыбка не сходила с лица Гюреля. Официант громко топал по плиточному полу.
Госпожа Вокорбей, угрюмая на вид толстушка (к тому же на последнем месяце беременности), за весь вечер не раскрыла рта. Не зная, как занять соседку, Бувар заговорил о театре.
– Жена никогда не бывает в театре, - заметил доктор.
В бытность свою в Париже г-н Мареско ходил только к итальянцам.
– Ну, а я, - проговорил Бувар, - я частенько ходил в партер Водевиля смотреть фарсы.
Фуро спросил у г-жи Борден, любит ли она шутки.
– Смотря по тому, какие, - ответила она.
Мэр явно заигрывал с вдовой. Она шутливо его поддразнивала. Затем сообщила гостям рецепт приготовления корнишонов. Впрочем, хозяйственные способности г-жи Борден были общеизвестны, да и ферма её славилась образцовым порядком.
– Не хотите ли продать свою ферму?
– спросил Фуро у Бувара.
– Ей-богу, сам ещё не знаю...
– Как, даже Экайского участка не продадите?
– подхватил нотариус.
– Этот участок вам подошёл бы как нельзя лучше, госпожа Борден.
– Да, но господин Бувар слишком дорого запросит, - жеманно ответила вдова.
– Быть может, его удалось бы уговорить?
– Я и пытаться не буду!
– Полно, а что если вы его поцелуете?
– Давайте всё же попробуем, - предложил Бувар и облобызал её в обе щеки под аплодисменты собравшихся.
Почти тотчас же было откупорено шампанское; хлопанье пробок удвоило веселье. Тут Пекюше сделал знак слуге, занавески раздвинулись, и гости увидели сад.
Это было нечто ужасающее, особенно на закате солнца. Утёс торчал наподобие бугра, загромождая лужайку, этрусская гробница придавила грядки шпината, венецианский мост радугой взлетал над фасолью, а хижина казалась издали чёрным пятном, ибо друзья для вящей поэтичности спалили её соломенную крышу. Тисовые деревья в форме оленей и кресел тянулись вплоть до сражённой молнией липы, занимавшей пространство от аллеи до увитой зеленью беседки, где, точно фонарики, висели помидоры. Кое-где мелькали жёлтые круги подсолнухов. Красная китайская пагода казалась маяком, возвышавшимся на пригорке. Озарённые солнцем клювы павлинов ярко вспыхивали, а за калиткой, с которой сбили, наконец, закрывавшие её доски, расстилалась голая равнина.
Изумление гостей доставило истинное наслаждение Бувару и Пекюше.
Госпожа Борден пришла в восторг от павлинов, но гробница вызвала недоумение посетителей, так же как обгоревшая хижина и развалины стены. Затем все гости прошли один за другим по мостику. Чтобы наполнить бассейн, Бувар и Пекюше целое утро лили в него воду, но она просочилась между плохо пригнанными камнями, и дно было покрыто илом.
Гуляя по саду, гости позволяли себе критические замечания: «На вашем месте я сделал бы иначе».
– «Зелёный горошек запоздал».
– «По правде сказать, здесь у вас похоже на свалку».
– «Если будете так подрезать деревья, то никогда не получите плодов».
Бувар объявил, что ему наплевать на плоды.
В буковой аллее он проговорил многозначительно:
– Мы побеспокоили одну особу. Надо попросить у неё извинения!
Шутка успеха не имела. Все знали гипсовую даму давным-давно.
Покружив по лабиринту, компания вышла к калитке с трубками. Гости изумлённо переглянулись, Бувар наблюдал за выражением лиц и, горя нетерпением узнать мнение соседей, спросил:
– Как вам это нравится?
Госпожа Борден расхохоталась. Остальные последовали её примеру. Кюре кудахтал, Гюрель кашлял, доктор вытирал слёзы, у его жены сделались нервные спазмы, а Фуро - человек донельзя беззастенчивый - выломал одного Абд-эль-Кадера и положил себе в карман «на память».
При выходе из аллеи Бувар решил удивить посетителей и крикнул во всё горло:
– Сударыня! К вашим услугам!
Тишина! Эхо молчало - должно быть, потому, что при перестройке риги с неё сняли высокую крышу с коньком.
Кофе был подан на пригорке: мужчины собрались было сыграть в шары, но тут все заметили, что из калитки на них глазеет какой-то человек.
Прохожий был худ, чёрен от загара, с тёмной щетинистой бородой; на нём были красные рваные штаны и синяя блуза.
– Налейте мне стакан вина, - проговорил он хрипло.