Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
Никита Семенович — фигура на селе примечательная. Если так можно выразиться, он сплошь состоял из самых неожиданных противоречий. По стародавней ямщицкой привычке, он страстно любил гульнуть, но дома ходил всецело под женой и голоса не смел поднять. Любил он петь на клиросе, откуда его громоподобный бас гремел устрашающе. И не знали в Двориках богохульника большего, чем Никита Семенович. Он совмещал казенную работу с ярой ненавистью к начальству; любил возить земского начальника Улусова, потому что тот признавал только бешеную езду; а в шестом году поджег его имение. Его нещадно выпороли несколькими
В Двориках уже давно косо смотрели на коммунистов: о хлебе лучше молчи, о разверстке не поминай, не то такое загнут — отлетай на три версты, не показывай носа.
— Слышь, Антонов ничего с нашего брата не берет, — говорил Никите Семеновичу Данила Наумыч. — Это не ваш брат обдирала. Антонов свободную торговлю открывает, а вы что открыли?
Все эти слухи и разговоры и полученный приказ заставили двориковских коммунистов собраться ночью в школе. Приехали на совещание коммунисты из дальних сел, где девки без стеснения пели:
Я сошью зеленый бант, Мой миленок — партизант!Коммунисты выкладывали все, о чем они думали. Каждому было ясно: надо уходить из села. Место было одно: железная дорога из Тамбова на Царицын и станции вдоль нее. Так и решили коммунары: уйти из Двориков на станцию Токаревка, где уже осел еще один коммунистический отряд под командованием Жиркунова, и соединиться с ним. С этим они пришли на собрание.
Сашка Чикин начал было шуметь про позор и про всякое такое, но его живо остановил Листрат:
— Ты нас, дурак, трусами не ругай. Нас партия учит, что иной раз отступать не стыдно. Тут разговор короткий: укрепимся с коммунарами всей нашей округи в Токаревке или Мордове, не дадим бандюкам перехватывать линию и без хлеба оставлять армию и города. Ежели кто жен тут боится оставлять — бери с собой. Организуемся в коммунистический отряд. Сбор тут же через три часа.
Краснорожий Федька плелся за отцом и хныкал:
— Пес старый, сам едешь, а меня тут оставляешь! Папаня, а папаня! Пусти в разведку!
— Молчи, дурак! — цыкал Никита. — Разведчик, матери твоей черт!
— Вон Ванька Фруштак одних со мной годов, а к Сашке Чикину в разведку записался.
— Цыц, говорю!
Впрочем, вернувшись домой, Никита Семенович объявил жене, что они с Федькой уезжают в Токаревку и будут воевать. Жена набросилась на него с проклятьями и угрозами, но на этот раз Никита Семенович взял верх: жену обругал и заставил ее собрать ему и Федьке добришко и запас еды.
Листрат по дороге домой зашел в сельсовет, поговорил о чем-то с сельсоветчиками, вышел оттуда в дурном настроении, сердито снял красный флаг, что висел над дверью, бережно освободил его от палки, спрятал за пазуху и зашагал по селу. Путь его лежал мимо белокаменной пятистенки Сторожева, обнесенной высоким забором, с крыльцом, выходившим на улицу. На приступках крыльца сидели Андрей Андреевич, Фрол Петрович и Лешка. Только что отзвонили в церкви — кончилась воскресная вечерня. Фрол Петрович истово перекрестился. Андрей Андреевич последовал его примеру, а Лешка задумчиво наигрывал что-то печальное на гармошке.
— Здорово, отцы! — приветствовал их Листрат. — Братишка, здорово! — Он присел на приступку.
Фрол Петрович кивнул ему холодно. Андрей Андреевич жалобно сказал:
— Эх, курнуть охота!
— Лопух курю, — отозвался Листрат, протягивая Андрею Андреевичу кисет. — Желаешь?
— Настоящего бы теперь курнуть, — мечтательно заметил Андрей Андреевич, занимая у Листрата щепоть табаку.
— Теперича коммуния вывела, что лопух для курева пользительней, — с ехидством проговорил Фрол Петрович.
— Вот Антонов придет, уж он вам даст табачку понюхать, — в тон ему ответил Листрат.
— Ну, это ты напраслину плетешь, — враждебно бросил Фрол Петрович. — Кругом слух идет, Антонов человек вполне подходящий. Коммунию вашу не любит, это точно. И разверстку, мол, долой. Довели вы нас до точки, хоть не сей и не паши… Ни тебе одежки, ни тебе гвоздя. Телегу смазать нечем. Па-атеха!
— Тяжко, того-этого, тяжко! — вздохнул Андрей Андреевич.
— А кто говорит, весело? — задумчиво молвил Листрат. — Поди сядь на место Ленина, поворочай мозгами, когда кругом генералы да атаманы и все буржуи в мире за них. Седьмой год воюем…
— Кубыть мы ее зачинали, войну-то? — гневно проговорил Фрол Петрович.
— Да ведь и не мы, — уколол его Листрат. — Вам тяжко? Верно. А рабочим каково! Все тяготы на себе несут. Ну и вы пожмитесь. Армию-то надо, поди, содержать, народ рабочий кормить. Да без разверстки нам бы давно каюк был! Опять бы урядники да земские на шеи сели. Не забыли еще о таких зверях?
— Вона Антонов, болтают, облегчение обещает. — Фрол Петрович строго-настрого наказал Андрею Андреевичу и Даниле Наумычу не болтать, что они по тайному решению мира были три месяца назад в Каменке. — Землю, мол, у совхозов отберем и — мужикам.
— Землю! — усмехнулся Листрат. — Попомните мое слово: первое, что Антонов сделает, — землю Сторожеву отдаст. Землю Сторожевым, заводы буржуям. Погодите, слезами и кровью разольются реки на Тамбовщине от этого вашего Антонова.
— Чего уж там! — вспыхнул Фрол Петрович. — Разлились реки кровушкой. Горючими слезами исходит Русь. Косяками людей на войны гоните. Молчал бы! Нет у нас веры вам. Уходите!
На крыльцо с самоваром вышла жена Сторожева Прасковья, красивая, но расплывшаяся. Поставив самовар на стол, она прислушивалась краем уха к разговору. Говорил Листрат.
— Ладно, Фрол, жди Антонова. Только не пришлось бы тебе от него слезами обмыться. — Листрат помолчал и обратился к брату: — Слышь, Лешка, беднота, коммунары со мной в красные партизаны уходят. Иди с нами.
— Мне и тут хорошо, — пробормотал Лешка.
— Кулацкий дом твое ли гнездо? — печально прозвучали слова Листрата.
— Ништо, — заносчиво сказал Лешка. — Я вольная пташка.
— И вольных пташек в клетку запирают. Сторожев за землю будет драться, ты за что?