Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Одиночество
Шрифт:
— Дело, Петр Иванович, дело.
— Будем беспрерывно рвать Юго-Восточную линию, не давать покоя коммунистам, что на станциях вдоль нее осели, пока вся дорога от Грязей и до Царицына не станет нашей. Это и есть путь на юг — на Дон, на Украину, к Махне… Но мужик наш туговат и расчетлив. Приезжай к нам сам, покажи товар лицом. Брехунам твоим не поверят, а силу узрят — почешутся.
— Верно, верно, Петр Иванович. Займусь вашим краем. А теперь оформим твои дела.
Антонов подошел к столу, вытянул из кипы бумаг бланк с печатным штампом Главного оперативного штаба партизанских армий Тамбовского
Подмахнув подпись, Антонов передал мандат Сторожеву и сказал:
— Поди к Плужникову, он подпишет мандат от союза. А потом пойдешь к начальнику тыла Санталову, он передаст тебе отряд — я ему говорил. Тысячу ребят отобрали — самых надежных. Ну, начинай, Петр Иванович, распоряжайся и наведывайся прямо ко мне. Ну их к бесу, штабных моих!
Антонов засмеялся и протянул Сторожеву покрытую потом горячую руку: его била лихорадка.
— Слова мои помнишь ли, что сказал тебе в землянке? — Сторожев уставился на Антонова немигающими глазами.
— Помню, — наморщился Антонов. — Будет земля твоей.
— То-то! — Сторожев вышел.
Антонов расстегнул ворот красной суконной гимнастерки, лег в кровать и задремал со злой мыслью о Сторожеве.
Вскоре в комнату вошли Ишин и Плужников. Антонов зашевелился.
— Лежи, лежи, — тихонько молвил Григорий Наумович, — мы чайку выпьем.
Но дрема прошла. Антонов лежал и думал о деле, которое заварил он, о людях, поднятых против Советов.
Теперь в районах, где прочно сидели сельские, волостные и уездные комитеты, и в тех, которые он контролировал, насчитывалось больше миллиона жителей. Хлебный поток, что некогда шел на Москву, превратился в жалкий ручеек, да и тот иссякал.
Антонов угрожал Тамбову, однажды, обнаглев, ворвался в Кирсанов, потом захватил большое фабричное село Рассказово, разграбил суконные фабрики, взял богатые трофеи: сукно, оружие, патроны. Впервые за всю историю мятежа Антонов встретился с рабочими. Голодные рабочие, доведенные нерадивыми и тупыми администраторами, среди которых оказалось не мало просто воров, до открытого возмущения, готовились к забастовке.
Об этом прознал Плужников. Антонов поспешил в Рассказово с обозом хлеба и других продуктов. Изменники, охранявшие село и фабрики, без боя сдались антоновцам. Хлеб и крупу бесплатно раздавал рабочим Ишин.
Теперь агитаторы союза на всю губернию шумели:
— И пролетарии с нами, отцы! Рассказовские ткачи Александра Степановича хлебом-солью встретили. Погоди, дай срок, рабочие всей России раскусят большевиков, и уж тогда капут им!
Восставали голодные села в северных уездах Саратовской, Воронежской и Пензенской губерний; весь север Тамбовской — в руках повстанцев. Связь нарушена, поездки губернских работников в такие районы — исключение, а если и едут — под сильной охраной.
Со всей Центральной России слетались к Антонову белогвардейские офицеры. Эсеры, правые и левые, заменили дезертиров в личном антоновском «ударном» Каменском полку — гвардии восстания.
И все же тревожно бывало часом на душе у Александра Степановича. Уж он-то знает, какая сила против него. Уж он-то понимает: вот развязался Ленин с Врангелем, и такой громадой навалятся на него большевики — держись!
И нет прежнего мира и согласия ни в главном штабе, ни в союзе, даже теперь, даже когда судьба идет, казалось, в обнимку с повстаньем.
Давно зверями глядят друг на друга Плужников и Ишин: Ивану Егоровичу кажется, что святоша Гришка (так он называет за глаза «батьку») никудышный председатель, характер бабий, с коммуной расправляется очень уж мягко и на то «самого» толкает, одергивает его, когда повстанческие войска начинают чуть-чуть пощипывать мужика; что ему, Ишину, давнишнему главарю дела, а не этому попику, сидеть и заправлять в союзе. Плужников, в свою очередь, не раз уговаривал повесить Ивана Егоровича за болтливость и ненасытную кровожадность, за пьянство и буйство. Токмаков в этих раздорах держал руку Григория Наумовича, а Иван Егорович на весь мир орал, что Петр Михайлович не командир армии, а болтушка, речами своих бойцов уговаривает, когда надо пороть и пороть без оглядки.
Антонов отмахивался: у него и без того забот не занимать стать. В штабе шепоток пошел: не возгордился ли Степаныч, больно уж фасонить начал. Намеки строили:
— Он голова, это верно, а мы его руки,пусть не задается слишком-то! Голова всегда найдется, а добротных рук поискать.
То же и в комитете болтают. Разогнал бы Александр Степанович всех их, да нельзя: они голова, они уши, они глаза,они знают приворотные слова к мужицкому сердцу, они в селах и на хуторах раскинули свои щупальца… Без комитетов нет восстания, без мужика как воевать?
Нет, надо терпеть, слушаться, подчиняться, со скрежетом зубовным гнуть их линию.
«Охо-хо, вот оно, и счастье, вот они, мечты, вот она, слава…»
…Сидят рядышком два волка — Ишин и Плужников, чаек попивают, а сами друг друга съели бы, да у каждого руки за спиной связаны тысячей узлов.
И нет близкого друга, некому рассказать о черных думах. Марья Косова из Камбарщины любила его, да ее-то не любил Антонов, не любил ее удали, ее крепких, ядреных словечек. О другой женщине мечтал Антонов, но не было такой, и часто Марья Косова приходила к Антонову на всю ночь.
Вот и сегодня льстила, как собачонка ползала у ног…
Вереницей шли неприятные думы, голова болела от них все сильней. Антонов морщился и старался думать о чем-нибудь другом, забыть о Марье, о комитете и не мог. Изнутри поднималась злоба против тех, кто орет и ругается за стеной, она скапливалась и росла. В это время в штабе стало особенно шумно.
Антонов спрыгнул с кровати, высунулся в дверь и закричал так, что Плужников вздрогнул: