Собрание сочинений в 4 томах. Том 2. Повести и рассказы
Шрифт:
— А карту зачем берешь? — строго спросил он Поденщикова, вытащив из его мешка географический атлас. — Если нашей местности, чтоб дойти, — тогда можно, а другие — нельзя.
— Так это атлас, — смущенно ответил Поденщиков,
«Ага, — подумал я, — и ты не святой. У меня-то все в порядке, я лишнего ничего в вещмешке не таскаю».
— Атлас там или не атлас, а посторонние карты не положено брать, — гнул свое Баркан.
— Тут же по всему миру карты, — тихо и смущенно отвечал Поденщиков, — тут все страны.
— Все равно не положено. А если тебя, на худой конец, убьют и это самое звездное небо попадет в руки неприятеля? А я отвечай!
— Это старый атлас, в нем все данные устарели, — вмешался вдруг Абросимов. — Он военной ценности не представляет.
Сержанту Баркану, видно, только такие слова и были нужны. Он с уважением посмотрел на Абросимова и вернул книжечку Поденщикову.
— Ладно, забирай. Но чтобы на точке всем строго себя держать, точка ответственная.
Потом, уже другим тоном, он добавил:
— Там курево у вас живо выйдет, и стрельнуть негде. Ты возьми у старшины в мой счет за три дня. Я ведь не курец.
Вот и грейдерная дорога, накатанная широкими покрышками автоцистерн — тех, что подвозят горючее на склад ГСМ. Мы с Абросимовым шли рядом, а впереди шагал Поденщиков, и тень его, косо ложась на дорогу, плавными толчками двигалась перед нами. Из-за скатки, винтовки, вещмешка, противогаза — из-за всего того, что было на нем навьючено, тень его не походила на человеческую: это шагало существо сложной внеземной конфигурации. «И моя тень сейчас такая же, и Абросимова — тоже», — полусонно думал я.
Мы шли молча. Поденщиков молчал потому, что был неразговорчив, я — потому, что хотел спать. А у Абросимова было сонно-счастливое лицо, будто он даже рад был тому, что ему не дали выспаться и вернули его в явь, в этот хороший мир, где у него теперь есть сын. И только когда мы вышли на проселок и проходили деревней мимо двух печей, что стояли на месте сгоревших изб, на миг как-то беспомощно опустились углы его рта, и он отвернулся и стал смотреть в сторону — туда, где начинался выгон и за ним — ольшаник.
Вскоре мы догнали Поденщикова, а он слегка замедлил свой широкий шаг, применяясь к нам, и теперь все трое шли рядом. Дорога была безлюдна, все движение к переднему краю шло по шоссе, что лежало на пять километров левее. А здесь ходить было некому, население уже эвакуировалось. И очень тихо было кругом. Только издали слышались порой нечастые глухие удары — работа артиллерии.
— Не устали? — спросил вдруг Поденщиков Абросимова каким-то невоенным тоном.
— Нет, что вы, — ответил Абросимов. — Я не устал.
— Ну, а вас спрашивать нечего, — сказал Поденщиков, обращаясь уже ко мне. — У вас годы легкие.
Действительно, я был много моложе их. И шагать мне даже с полной выкладкой было нетрудно. Устать,
— А вы хорошо запомнили, как дорогу сержант объяснял? — спросил я Поденщикова только для того, чтобы закрепить это обращение на «вы». Мне до этого казалось, что на правах начальства он будет нам говорить «ты».
— Запомнил, — ответил он. — Да и вы, верно, запомнили. Он все толково рассказал.
— А я вот плохо в местности разбираюсь. У меня, очевидно, топографический идиотизм, — сказал Абросимов.
— Что такое? — недоуменно переспросил Поденщиков.
— Топографический идиотизм. Это не то чтоб болезнь, но просто такое душевное качество.
— Нет, мне грех жаловаться, — молвил Поденщиков. — Я в дорогах понимаю, потому — практика. До финской, на гражданке, все время на местности работал.
Вот мы дошли до контрольно-пропускного пункта, и у нас проверили документы. Вскоре показалась покинутая деревня. Пройдя ее, мы присели на крылечке крайнего дома. Из распахнутой двери тянуло запахом отсыревшей золы. Мы сидели и ели хлеб. Было не по-осеннему тепло и очень тихо.
Поденщиков вынул из противогазной сумки противогаз и положил в эту сумку часть продуктов из вещмешка.
— Теперь никто проверять не будет, — сказал он, — а на обратном пути возьмем. Чего их таскать? — Он взял и наши противогазы и спрятал их под крыльцо, где была отодрана доска.
— Не страшен газ, а страшен противогаз, — наставительно сказал я, повторив остроту довоенных дней.
Серая кошка вышла из дома и опасливо посмотрела на нас. Поденщиков бросил ей кусочек хлеба. Она наступила лапкой на хлеб, а сама не уходила, глядела на нас желтыми неподвижными глазами.
— Еще ждет, — сказал Абросимов, бросая ей кусочек. — Но как же она зимой прокормится?
— Мышковать будет, птиц будет ловить, проживет, — ответил Поденщиков и, откинувшись поудобнее, стал листать свой атлас.
— Тананарива, — произнес он вдруг. — Тананарива! Мы здесь вот на крылечке сидим, а там где-то Тананарива такая есть... Много на свете всего.
Я удивленно посмотрел на него, но он не заметил моего взгляда. Лицо у него было задумчиво-изумленное.
— В этом атласе, наверное, нет маленьких городов? — спросил Абросимов.
— А вам какой? — повернулся к нему Поденщиков.
В ответ Абросимов назвал какой-то городок — я сразу же забыл его название. Есть такие городки, названия которых знают только те, кто живет в них или у кого там есть родные. Но Поденщиков, видно, хорошо знал географию.
— Это к востоку от Р.? — спросил он, назвав какой-то городок, тоже мне незнакомый.
— Вот-вот, — подтвердил Абросимов. — Там у меня жена. Неделя, как сын родился... По вчерашней сводке Р. сдали, но ведь это восточнее. В сводке нет...