Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 2. Божественный Клавдий и его жена Мессалина.
Шрифт:
— Ирод, я предвижу, что наступит время и ты займешь самый высокий пост у себя на родине. Ты должен посвятить каждую минуту своей юности подготовке к этому времени. При твоих талантах ты можешь стать правителем, не менее могущественным, чем твой дед, Ирод Великий.
Ирод ответил:
— Все это прекрасно, Афинодор, но у меня куча отвратительных родственников. Ты даже не представляешь себе, что это за головорезы; таких негодяев не встретишь, путешествуй хоть целый год; и с тех пор, как мой дед восемь лет назад умер, они, как я слышал, ничуть не стали лучше. Если я буду вынужден вернуться в свою страну, я не проживу и полгода. (То же самое, что говорил мой бедный отец, когда воспитывался здесь в семье Азиния Поллиона. [7] И мой дядя Александр, живший тогда вместе с ним. И они были правы.) Мой дядя, царь Иудеи, тот же старый Ирод, только, в отличие от деда, в пороках его нет никакого величия, одна низость, а мои дядья Филип и Антипа — два хитрых лиса.
7
…когда воспитывался… в семье Азиния Поллиона. — Гай Азиний Поллион (76 г. до н. э. — 4 г. н. э.) — государственный деятель, полководец,
— Одна-единственная добродетель — защита от множества пороков, — сказал Афинодор. — Не забывай, что евреи фанатично привержены добродетели, сильнее, чем любой другой народ в мире; если ты проявишь себя добродетельным, они пойдут за тобой, как один человек.
Ирод ответил:
— Добродетель евреев не очень-то соответствует греко-римской добродетели, в которой ты наставляешь нас, Афинодор. Но все равно, благодарю тебя за вещие слова. Можешь быть уверен: если я стану царем, я буду хорошим царем, но до тех пор, пока я не сел на трон, я не могу позволить себе быть более добродетельным, чем все остальные мои родичи.
Какой у Ирода был характер? Что вам сказать? Большинство людей — я сужу по своему опыту — ни добрые, ни злые, ни праведники, ни негодяи. Немножко того, немножко другого, а в основном — никакие, обыкновенные посредственности. Но некоторые немногие люди обладают одной характерной особенностью в самом крайнем ее проявлении и во всех случаях жизни остаются себе верны; именно эти люди оставляют самый сильный след в истории. Я делю их на четыре группы. В первую входят негодяи с каменным сердцем; ярким примером таких людей был Макрон, командующий гвардией при Тиберии и Калигуле. Затем идут праведники с таким же каменным сердцем, выдающимся примером которых был Катон Цензор, «бука» моего детства. [8] К третьей группе относятся праведники с золотым сердцем, такие, как Афинодор и мой бедный покойный брат Германик. А к последней и самой малочисленной группе — негодяи с золотым сердцем, и среди них трудно представить более идеальный образец, чем Ирод Агриппа. Именно они, эти негодяи с золотым сердцем, эти анти-Катоны, оказываются самыми верными друзьями в тяжелую минуту. Вы ничего от них не ждете. У них, по их собственным словам, нет никаких принципов, их заботит лишь собственное благо. Но обратитесь к ним, когда попадете в беду, и скажите: «Сделай для меня то-то и то-то, ради всего святого», и они обязательно окажут вам эту услугу, но вовсе не «по дружбе», а потому, скажут они, что это совпадает с их бесчестными планами, и не пожелают и слушать благодарностей. Эти анти-Катоны — игроки и моты, но это лучше, чем быть скрягой. Они водят компанию с пьянчугами, убийцами, темными дельцами и сводниками, однако сами редко бывают навеселе, а если они замешаны в убийстве, можете не сомневаться, что об убитом мало кто пожалеет; они выманивают обманом деньги у богатых обманщиков, а не у простодушных бедняков и не принуждают женщин к сожительству помимо их воли. Ирод всегда настаивал на том, что он прирожденный негодяй. На это я обычно возражал: «Нет, ты по сути своей праведник в маске негодяя», что очень его сердило. Месяца за два до смерти Калигулы мы беседовали с Иродом на эту тему. Под конец он спросил:
8
…примером которых был Катон Цензор… — Марк Порций Катон (234–149 гг. до н. э.) — политический деятель консервативного толка, особенно проявивший себя поборником традиционных римских ценностей (в противовес греческим модным влияниям) на посту цензора в 184 г. (Комментарий C. Трохачева)
— Сказать тебе, кто ты?
— Зачем? — ответил я. — Я — официальный дворцовый дурак…
— Да, — сказал он, — есть дураки, делающие вид, что они умны, и умники, делающие вид, что они глупы, но ты первый из тех, кого я встречал, кто, будучи дураком, делает вид, что он дурак. Наступит день, дружок, когда ты сам увидишь, с каким праведным иудеем ты имеешь дело.
Когда Постум был отправлен в изгнание, Ирод сблизился с Кастором, сыном моего дяди Тиберия, и эта беспутная парочка имела репутацию самых отчаянных буянов в городе. Они всегда были в подпитии и, если верить слухам, большую часть ночи занимались тем, что залезали в чужие окна и вступали в стычки с городской стражей, ревнивыми мужьями и разгневанными отцами почтенных семейств. От деда, умершего, когда Ироду было шесть лет, он получил в наследство немалые деньги, но промотал их до последней монеты, как только они попали к нему в руки. После чего был вынужден брать в долг. Сперва он обращался за ссудой к своим благородным друзьям, в том числе ко мне, причем столь небрежным тоном, что потом было трудно настаивать на возврате. Исчерпав свой кредит в этих кругах, Ирод стал обращаться к богатым всадникам, которым льстило, что они могут оказать услугу самому близкому другу единственного сына императора, а когда они стали волноваться, получат ли они обратно свои деньги, Ирод подольстился к вольноотпущенникам Тиберия, в чьих руках были финансовые дела, и уговорил их — при помощи взятки — ссужать ему деньги из императорской казны. У него всегда были наготове истории о его блестящих перспективах: то ему обещали восточное царство, то его ждало огромное наследство в сотни тысяч золотых от престарелого сенатора, находящегося на пороге смерти. Но наконец, в возрасте приблизительно тридцати трех лет, несмотря на всю находчивость и изобретательность, Ирод исчерпал весь свой репертуар, а тут умер Кастор (как мы узнали несколько лет спустя, его отравила жена, моя сестра Ливилла), и Ирод был вынужден покинуть своих кредиторов, не попрощавшись. Он бы обратился за помощью к Тиберию, если бы тот не заявил публично, что не желает видеть никого из друзей покойного сына, «так как боится, что это возродит его горе». Означало это, разумеется, лишь то, что он подозревал их в участии в заговоре, так как Сеян, его главный советник, убедил Тиберия, будто Кастор замыслил покушение на его жизнь.
Ирод спасся бегством в Эдом, родину его предков, и укрылся в полуразрушенной крепости в пустыне. Думаю, это был его первый приезд на Ближний Восток с детских лет. В то время его дядя Антипа был губернатором (или тетрархом, как звучал тогда этот титул) Галилеи, куда входил и Гилеад. Владения Ирода Великого были разделены на три части между его тремя уцелевшими сыновьями, а именно: вышеупомянутым Антипой, его братом Архелаем, ставшим царем Иудеи и Самарии, и его младшим братом Филипом, который сделался тетрархом Башана, области, лежавшей к востоку от Галилеи, за рекой Иордан. И вот Ирод начал уговаривать свою преданную жену Киприду, присоединившуюся к нему в пустыне, чтобы она от его имени обратилась к Антипе за помощью. Антипа был не только дядей Ирода, но и зятем, так как женился на его красавице сестре Иродиаде, разведенной с другим из его дядьев. Сперва Киприда не соглашалась, так как адресовать письмо надо было Иродиаде, державшей Антипу под башмаком, а Киприда незадолго до того поссорилась с ней, когда та приезжала в Рим, и поклялась никогда в жизни с ней не разговаривать. Киприда уверяла, что ей куда приятнее оставаться в пустыне среди их диких, но гостеприимных родичей, чем унижаться перед Иродиадой. Ирод стал угрожать, что покончит с собой, прыгнув с парапета крепости, и умудрился убедить Киприду в непритворности своих слов, хотя я уверен, что на свете трудно было найти человека, менее склонного расстаться с жизнью, чем Ирод Агриппа. Так что в конце концов Киприда написала Иродиаде.
Иродиада была польщена тем, что Киприда признала свою неправоту во время ссоры, и убедила Антипу пригласить Ирода с женой в Галилею. Ирод был назначен местным судьей (с небольшой годовой субсидией) в Тибериаде, новой столице, построенной Антипой в честь императора. Но вскоре он поссорился с Антипой, скупцом и лентяем, который заставлял Ирода остро чувствовать, сколь многим тот ему обязан.
— Послушай, племянник, ты ешь мой хлеб и пьешь мое вино, — сказал Антипа однажды на пиру, куда он пригласил Ирода и Киприду во время их совместной поездки в Тир, — и меня удивляет, что у тебя хватает наглости со мной спорить.
(Ирод возражал ему по поводу некоторых пунктов римского права.)
Ирод ответил:
— Дядя Антипа, ничего другого я и не ожидал от тебя услышать.
— Что ты хочешь этим сказать, голубчик? — сердито спросил Антипа.
— А то, что ты — провинциал и мужлан, — ответил Ирод, — так же мало знакомый с хорошими манерами, как с сутью законов, которые управляют Римской империей, и столь же мало знакомый с сутью законов, сколь скупой.
— Ты, видно, пьян, если позволяешь себе так разговаривать со мной, — проговорил, заикаясь, Антипа, красный как рак.
— Только не от того вина, которым ты нас потчуешь, дядя Антипа. Мне дороги мои почки. И где только ты умудрился раздобыть такое гнусное пойло? Верно, не так-то легко было найти его. Может быть, его вынули из трюма затонувшего давным-давно судна, которое вчера поднимали со дна? А возможно, ты ошпариваешь пустые кувшины из-под вина горячей верблюжьей мочой, чтобы снять со дна осадок, а затем сливаешь полученную бурду в эту прекрасную золотую чашу?
После чего Ирод и Киприда с детьми должны были поспешно направиться в гавань и сесть на борт первого отходящего корабля. Оказалось, что корабль направлялся на север, в Антиохию, столицу Сирии, где Ирод представился губернатору провинции Флакку, и тот очень любезно его принял ради моей матери Антонии. Вы будете удивлены, услышав, что моя мать, эта добродетельная матрона, которая решительно боролась с расточительством и беспорядком в своем доме, питала слабость к шалопаю Ироду. Его лихие повадки вызывали у нее какое-то извращенное восхищение; он частенько приходил к ней «за советом» и, изображая самое искреннее раскаяние, выкладывал ей все свои художества. Мать делала вид, будто возмущена его откровениями, но, несомненно, получала от них огромное удовольствие, к тому же ей льстила внимательность Ирода. Он никогда не просил у нее взаймы, во всяком случае прямо, но она время от времени по собственному почину давала ему довольно большие суммы денег под обещание вести себя хорошо. Часть их Ирод вернул. Фактически, это были мои деньги, Ирод знал это, и, заходя затем ко мне, бесконечно меня благодарил. Однажды я намекнул матери, что ее щедрость по отношению к Ироду переходит все границы, но она страшно разгневалась и заявила, что раз деньги все равно швыряются на ветер, уж лучше пусть это делает Ирод, так, как подобает человеку из знатной семьи, чем я, проигрывая их в низкопробных кабаках вместе со своими подозрительными друзьями. (Мне надо было скрыть от нее, что я отправил большую сумму денег Германику, чтобы он мог умиротворить восставших на Рейне солдат, и я притворился, будто проиграл их в кости.) Помню, я как-то спросил Ирода, не надоедает ли ему слушать длинные рассуждения матери о римских добродетелях. Он сказал:
— Я безгранично восхищаюсь твоей матерью, Клавдий, и, кроме того, не забывай, что в душе я — невежественный иудей, и иметь наставницей римскую матрону из такого высокого рода и такой незапятнанной репутации для меня большая честь. К тому же она говорит на самом чистом латинском языке во всем городе. Когда она читает мне нотацию, я за одну-единственную встречу с ней больше узнаю о том, куда следует ставить придаточные предложения и как выбирать правильные эпитеты, чем посещая курс дорогостоящих лекций профессионального грамматиста.
Этот губернатор Сирии Флакк служил раньше под командой моего отца и возымел величайшее уважение к матери, всегда сопровождавшей отца в походах. После смерти отца он предложил матери руку и сердце, но она ответила отказом, сказав, что хотя любит и всегда будет любить его как старого друга, ее моральный долг перед славной памятью мужа — никогда больше не вступать в брак. Притом Флакк намного моложе ее, и их союз вызвал бы неприятные толки. В течение многих лет — до того дня, как Флакк умер, на четыре года опередив мать, — они вели дружескую переписку. Ирод знал об этом и сейчас завоевал расположение Флакка, неоднократно упоминая о душевном благородстве матери, ее красоте и отзывчивости. Флакк отнюдь не был образцом добродетели, он прославился в Риме тем, что однажды на пиру принял вызов Тиберия и в течение двух ночей и целого дня пил наравне с ним. Из любезности к императору он уступил ему на рассвете второго дня последний кубок, и тот вышел победителем, но Тиберий был в изнеможении, а Флакк, по словам присутствовавших, мог продержаться еще час, а то и два. Поэтому Флакк с Иродом прекрасно поладили друг с другом. К несчастью, в это самое время в Сирии находился младший брат Ирода Аристобул, с которым у него были отнюдь не дружеские отношения: Ирод взял у него деньги, пообещав вложить их в товары, которые отправляли в Индию, а затем сказал, что корабли пошли ко дну. Однако Аристобул узнал, что корабли не только не пошли ко дну, но даже не выходили в море. Он пожаловался Флакку на это мошенничество, но Флакк сказал, что тут какое-то недоразумение, его брат никак не мог совершить такой бесчестный поступок и он, Флакк, не желает принимать ту или иную сторону или выступать в роли третейского судьи. Аристобул решил не спускать с Ирода глаз, зная, что тому позарез нужны деньги, и подозревая, что он попытается раздобыть их при помощи какой-нибудь уловки: тогда он припугнет Ирода разоблачением и заставит его выплатить старый долг.