Собрание сочинений в 5-ти томах. Том 4. Жена господина Мильтона, Стихотворения
Шрифт:
Отец взял черную полумаску и надел ее сэру Роберту. Из кухни бегом прибежал клерк, одетый в черную одежду, на которой были нарисованы белые кости скелета. На лице у него была маска с изображением черепа.
– Ваша Милость!
– воскликнул клерк.
– Позвольте мне сходить домой и переодеться в мое обычное платье.
– Зачем же, мешок с костями?
– удивился отец.
– Мы проведем это дело в соответствующем стиле. Оставайтесь в своем наряде!
Констебль привел предполагаемого преступника в гостиную, это оказался честный малый, бедняк Джон Форд из Ноука, что в нескольких милях от нас, мой отец его знал. Лошадь действительно выбросила его в снег, он попытался спрятаться от пурги неподалеку в курятнике, где его и обнаружили. Его
Меня в гостиной не было, и поэтому я не могу рассказать, что и как там происходило, а мой отец всегда старался приукрасить рассказ, но все происходило приблизительно так.
Констебль знал, что мой отец горазд на выдумки, но изо всех сил сдерживался, а бедняга из Ноука, побледнев, воскликнул:
– Ваша Милость Сатана, я чист духом и совестью! Клянусь, я вас не боюсь, и я не жулик! Я - Джон Форд, пасу гусей и никогда в жизни мухи не обидел, у меня были почтенные родители!
– Ха-ха, Джон Форд!
– Дьявол заржал, как конь.
– Мне нравятся твои слова. Но смотри, если я поймаю тебя на лжи и если ты впредь не будешь себя вести прилично, попадешь в пекло!
– Ваша Милость, обещаю!
– заикаясь пролепетал бедняга: он, видно, вспомнил за собой кое-какие грешки.
– Самое позднее завтра я постараюсь разделаться со всеми долгами, правда, мне придется продать золотое кольцо жены.
– Теперь перейдем к другому делу. Где люди, обвиняющие тебя в преступлении?
– строго спросил Дьявол.
– Ну-ка выйдите вперед, господа-а!
Свидетелями оказались меховщик с сыном из Вотлингтона, что за Уитли, онемевшие от ужаса. Сын завопил и выскочил из комнаты, а папаша следом за ним. Все, кроме Джона Форда, разразились громовым смехом. Среди раскатов смеха, отец обратился к трем обезьянкам, моим братишкам:
– Эй, эй, мои храбрые мошенники! Найдите их поскорее, мои красавчики! В погоню!
Обезьянки схватили шутихи, подожгли от свечек и бросили их в коридор вслед удиравшим меховщикам. Те никак не могли протиснуться между гостями, метались по лестнице, даже рискнули прыгнуть в окно, они, бедняги, наверняка разбились бы, но им повезло, и они приземлились на старый сарай, покрытый толстым слоем соломы. Крыша под ними рухнула, и они провалились внутрь сарая. Им повезло: они не разбились, вскочили и помчались прочь сквозь пургу.
– Констебль, - сказал отец, стараясь говорить как можно степеннее и достойнее.
– Оба обвинителя этого честного человека убежали, эсквайру Билзбабу и мне не в чем их обвинить, ибо не существует никаких доказательств. Отпустите его с миром, но прежде ступайте на кухню и угостите его глинтвейном с мятой. А затем отправьте домой к жене в повозке.
После ужина гости поиграли в жмурки, потанцевали, веселье длилось до полуночи. Когда закончилось Рождество, Владыка Буянов постучал своей тростью в дверь и приказал нам снять со стен плющ и остролист. Мы выполнили его приказ и бросили зелень в огонь, а потом пили глинтвейн и пели песню "Прощай Рождество" Правда, пели лишь те, кто оставался на ногах: взрослые не выдержали - кто улегся спать, а кто приказал подать кареты и повозки. Компания из пяти юношей выбежала на двор, чтобы охладиться в снегу, и тут же бегом вернулась назад. Они сильно опьянели от перемены температуры, трое из них рухнули в беспамятстве на пол. Слуги уложили их на диван, а мы укрыли их одеялами, они как шпроты - голова-ноги-голова-ноги лежали там до самого утра, оглушая все вокруг диким храпом.
Музыканты заявили, что больше не станут играть, но мы уговорили самого бездарного скрипача остаться, пообещав заплатить ему шесть пенни. Но он сказал, что каждые полчаса эта сумма должна удваиваться. Мы продолжили наше веселье: танцевали джигу и другие зажигательные танцы, и так продолжалось довольно долго, я переоделась в свое красивое зеленое атласное платье, чтобы было удобнее танцевать.
В это время сифилитичный молодой человек по имени Ропьер, кузен лорда Ропьера, вообразил, что он влюбился в меня. Рядом не оказалось никого постарше или более благородного происхождения, кто бы его приструнил, и мистер Ропьер повел себя весьма свободно, приставал ко мне с поцелуями, требовал еще больших знаков внимания с моей стороны, надоедал неуклюжими комплиментами.
– Прекраснейшая леди, девушка-прелестница, ваш отказ подобен кинжалу в моем сердце!
– И еще: - Почему вы отказываете вашему преданному вассалу в удовлетворении его страсти, императрица моей души? Я не переживу этого!
Он продолжал болтать без умолку, а я ему отвечала:
– Нет, сэр! Нет, нет, сэр! Можете поговорить со мной, мой достойный подданный, когда немного протрезвеете, но не сейчас!
Я не дала ему в ухо, как сделала бы с любым другим, посмевшим так разговаривать со мной, потому что мне был прекрасно известен его вспыльчивый норов.
Наконец, ему надоело приставать ко мне и он переключился на Зару, подумав, что я начну ревновать. Зара оказалась к нему благосклоннее, чем я.
В три часа джентльмены поняли, что их кошельки уже не выдержат требований скрипача, а он, особенно не усердствуя, заработал тридцать шиллингов за три часа, доказав, что великолепно разбирается в сложении и умножении. За меньшую сумму он не согласился развлекать нас. Тогда четверо молодых людей схватили его за руки и за ноги и выкинули в снег, а молодой Ропьер разбил скрипку о его голову, мне это совсем не понравилось, сделка сделкой, конечно, и скрипач он плохой, но скрипка то у него была хорошая!
Наконец мы все распрощались, и я отправилась наверх и смотрела из окна, как по двору к конюшне поплыли огоньки фонарей и факелов, там ожидали своих хозяев лошади. Потом я увидела, как кавалькада выехала из ворот и повернула на дорогу. Кто-то поехал в одну сторону, а кто-то - в другую, сквозь густой снег наши гости разъезжались по домам, и мне это напомнило фигуры в каком-то странном танце.
Я принесла с собой зажженную свечу и поставила ее в подсвечник в спальне, которая была рядом с ванной. Зара уже спала на постели, не раздевшись, и я накинула на нее покрывало, потом достала перо и чернила и начала писать в дневнике. Сначала я описала карнавал - у меня на это ушло полстраницы, чтобы потом, перечитывая эти записи, восстановить все до мельчайших подробностей. Тогда я не подозревала, что, когда мне минет двадцать один год, эти полстранички покажутся мне такими же странными, как история Китая или Эфиопии. К тому времени наша компания разлетится в разные стороны, дом перестанет принадлежать нам, и даже праздник Рождества будет запрещен парламентом!
В доме воцарилась тишина, в нашей комнате было очень холодно. Настроение, еще недавно такое хорошее благодаря вину и музыке, начало падать; я записала, что мы веселились до полуночи или даже до часа ночи, что не позволительно для невинной девушки. Я также добавила, что мистер Ропьер безобразно обошелся с бедным скрипачом, и я никогда бы не вышла замуж за такое грубое животное, если бы даже он имел 1500 фунтов годового дохода, и что я не выдумываю - он предлагал мне свою руку и свои денежки. Наконец, я поняла, что лучше бы я легла спать три часа назад. В зале часы пробили четыре часа, когда я задула свечку, на следующее утро я оставалась в постели до десяти часов с ужасной головной болью.