Собрание сочинений в 6 томах. Том 1. Эмиль из Лённеберги и др.
Шрифт:
В самый разгар сбора вишни в Каттхульт приехала погостить расфуфыренная фру Петрель из Виммербю. И тут мама Эмиля возьми да пожалуйся, что уж слишком много уродилось этой благословенной вишни, которую просто некуда девать.
— Я думаю, Альма, тебе надо поставить вишневую наливку, — сразу нашлась фру Петрель.
— Боже упаси! — воскликнула мама.
О вишневой наливке она и слышать не хотела. В Каттхульте жили одни трезвенники. Папа Эмиля в рот не брал спиртного, он даже пиво не пил, разумеется, кроме тех случаев, когда его угощали на ярмарках. Тогда уж нельзя было отказываться! Что еще делать, если уговаривают выпить бутылку-другую пива! Он тотчас подсчитывал в уме, что две бутылки стоят тридцать эре, а тридцать эре на земле не валяются! Оставалось лишь взять
Маме Эмиля всегда было трудно отказать, когда ее о чем-нибудь просили. К тому же она была расторопной хозяйкой, у которой ничего не пропадало даром, а для себя она уже насушила вишни предостаточно. И неожиданно, сама не понимая, как это сорвалось у нее с языка, она пообещала фру Петрель приготовить для нее вишневку.
Но мама была не из тех, кто делал что-нибудь тайком от других. Все как есть она рассказала папе Эмиля. Он долго ворчал, но под конец сказал:
— Делай как знаешь! Кстати, сколько она обещала заплатить?
Но об этом фру Петрель ничего толком не сказала.
Несколько недель вишни бродили в большом кувшине, поставленном в погреб, и как-то в августе, в тот самый день, мама решила, что вино уже готово и пришел срок разлить его по бутылкам. Она выбрала подходящее время, когда папа был на ржаном поле. Он не увидит вина в своем доме и не почувствует за собой греха.
Вскоре мама Эмиля расставила в ряд на кухонном столе десять бутылок красной наливки. Теперь их надо было убрать в корзину и задвинуть в угол погреба, чтобы они никому не мозолили глаза. Пусть теперь фру Петрель приезжает, когда ей вздумается, и забирает свое вино.
Вернувшись домой с пустой корзинкой для провизии, Эмиль и Ида увидели у кухонной двери ведро с вишнями, из которых готовилась наливка.
— Эмиль, возьми-ка ведро, — сказала мама, — и пойди зарой эти вишни в мусорной куче.
И Эмиль пошел, послушный, как всегда. Но мусорная куча была сразу за свинарником, а в свинарнике слонялся словно неприкаянный Заморыш. Увидев Эмиля, он громко захрюкал, давая понять, что хочет выйти и погулять с ним.
— Это я тебе сейчас устрою, — сказал Эмиль и поставил ведро на землю.
Он отворил дверцу свинарника, и оттуда с радостным хрюканьем выскочил Заморыш. Он тотчас сунул пятачок в ведро, полагая, что Эмиль принес ему поесть. И тут Эмиль впервые задумался над словами мамы: «…зарой эти вишни в мусорной куче». Как-то чудно, в самом деле: в Каттхульте не привыкли зарывать в землю то, что съедобно. А эти ягоды, очевидно, хороши, Заморыш ел их, не отрываясь от ведра. «Может быть, — подумал Эмиль, — мама хотела зарыть ягоды в мусорной куче, чтобы они ни в коем случае не попались на глаза папе, который с минуты на минуту должен был вернуться домой с ржаного поля?»
«Пусть уж лучше Заморыш сожрет их, — решил Эмиль. — Ведь он ест так, будто без этих вишен просто жить не может!»
По всему было видно, что Заморышу эти вишни особенно понравились. Он хрюкал от удовольствия и так усердствовал, что весь перемазался — рыльце его стало совсем красным. Чтобы ему было удобнее есть, Эмиль высыпал вишни на землю. Тут явился петух и тоже захотел разделить с поросенком пиршество. Заморыш лишь покосился на петуха, но не прогнал его, и петух стал клевать ягоды одну за другой. Следом подошли куры во главе с Лоттой-Хромоножкой, желая посмотреть, что там за лакомство отыскал петух. Но Заморыш и петух безжалостно прогнали кур прочь, едва только они сунулись к ягодам. Видимо, эти вкусные ягоды Заморыш с петухом решили приберечь для себя. Рядом на перевернутом ведре сидел Эмиль. Он дудел в дудочку — травянистый стебелек — и ни о чем не думал. Вдруг, к своему изумлению, он увидел, что петух шлепнулся на землю. Несколько раз петух пытался подняться, но ничего у него не получилось. Едва он приподнимался, как снова падал головой вниз и лежал как мертвый. Куры сбились поодаль в тесную стайку и озабоченно кудахтали, глядя, как чудно вел себя их петух. А петух валялся на земле и зло таращил на них глаза. Разве он не имеет права лежать и барахтаться там, где ему заблагорассудится?
Эмиль не понимал, что стряслось с петухом, но ему было жаль его. Он подошел, поднял петуха и поставил его на ноги. Петух постоял немного, покачиваясь взад-вперед, словно пробуя, держат ли его ноги. И тут вдруг его словно бешеная муха укусила — закукарекал, горделиво захлопал крыльями и с истошным «ку-ка-ре-ку!» кинулся на стайку кур. Куры испуганно бросились наутек, видно, решили, что петух спятил. То же подумал и Эмиль. Он растерянно смотрел на бесновавшегося петуха и совсем забыл про Заморыша. Но если уж говорить о том, что кто-то спятил, так это как раз Заморыш. Поросенку тоже захотелось погоняться за курами, и он с пронзительным хрюканьем бросился вслед за петухом. Эмиль все больше и больше удивлялся. Он никак не мог взять в толк, что приключилось. Заморыш носился кругами, громко и дико хрюкая. Казалось, ему было весело, но вот с его ногами, насколько мог видеть Эмиль, творилось что-то неладное. Копытца то и дело разъезжались в разные стороны, будто не слушались его, и Заморыш тоже шлепался бы на землю, если бы каждый раз, когда его заносило, он не подпрыгивал вверх, чему его обучил Эмиль. Это помогало ему сохранять равновесие.
На кур было жалко глядеть. Никогда в жизни они не видели, чтобы поросенок гонялся за ними и подпрыгивал вверх. Вот они и удирали со всех ног. Бедные куры! В их безумном кудахтанье слышался вопль: это уж слишком! Мало того, что спятил петух, так за ними еще носится громадными скачками взбесившийся поросенок с дико вытаращенными глазами!
Да, в самом деле, это было уж слишком! Ведь Эмиль знал, что с перепугу можно даже умереть, а тут он вдруг увидел это собственными глазами: куры одна за другой повалились на землю и остались лежать неподвижно, без признаков жизни. Да, так оно и было: повсюду в траве валялись мертвые куры. Белоснежные и бездыханные. Это было страшное зрелище. Эмиль отчаянно зарыдал. Что скажет мама, если придет и увидит своих кур? И Лотта-Хромоножка, его собственная курица, тоже лежала белым неподвижным комочком.
Эмиль, плача, подобрал её. Ну да, конечно, умерла. Никаких признаков жизни! Бедная Лотта-Хромоножка, вот и пришел конец ей и ее бессчетным вкусным яйцам. Единственное, что теперь Эмиль мог для нее сделать, так это как можно скорее похоронить со всеми почестями. Он вообразил надгробный камень, где будет написано:
«Здесь покоится Лотта-Хромоножка, до смерти напуганная петухом и Заморышем».
Эмиль всерьез рассердился на Заморыша. Этого выродка он снова запрет в свинарнике и никогда больше не выпустит! А Лотта-Хромоножка пусть пока полежит в дровяном сарае. Эмиль бережно отнес ее туда и положил на деревянную колоду. Пусть отдохнет в ожидании своих похорон, бедная Лотта!
Когда Эмиль вышел из сарая, он увидел, что петух и Заморыш снова вернулись к вишням. Нечего сказать, хороши голубчики! Сперва до смерти напугали кур, а потом преспокойно продолжают пиршество, будто ничего не случилось! Уж петуху-то не мешало бы иметь хоть каплю совести и немножко погоревать. Ведь с помощью Заморыша он разом разделался со всеми своими женами. Но, по-видимому, петух отнесся к этому равнодушно.
Правда, теперь он и поросенок пожирали вишни не так жадно. Вдруг петух снова шлепнулся на землю, а за ним и Заморыш. Эмиль был так сердит на них обоих, что даже не поинтересовался, живы они или сдохли. Впрочем, он видел, что они не мертвы, не то что куры. Петух слабо кукарекал и чуть дергал ногами, а Заморыш, вероятно, дремал, пытаясь время от времени приоткрыть глаза, и в горле у него что-то булькало.