Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
— Нервы, механик? — немедленно раздался насмешливый голос Вовнич.
— Какого черта! — заорал я, но остановился. В конце концов я сам виноват, что как дурак беспокоюсь о ней больше, чем она сама о себе. — Извольте, — сказал я, стараясь быть спокойным, — в пургу люди не ездят, а ждут.
Она блеснула глазами и соскочила в снег. Я подошел к мотору. Минут через пять я обернулся, потому что услышал звон лопаты. Оксана Вовнич, сбросив кухлянку, рыла яму для ночлега. Она правильно выбрала место — за подветренным скатом. Она работала споро и умело, ни суеты, ни истерики
Когда яма была готова и оборудована для ночлега, я пробурчал ей:
— Спокойной ночи. Я накрою вас кошмой.
— А вы?
— Я? Я буду спать в машине...
— Бросьте дурака валять, механик, — рассердилась она, — машина не защитит вас от снега. Лезьте сюда. Яма просторная, поместимся.
...И вот мы лежим рядом в снежной яме, а над нами беснуется пурга. Девушка возится. Я лежу пластом, словно оледенелый. Ей неудобно, но я боюсь ей помочь. Глупеешь, знаете... Наконец она сама потянулась ко мне, положила голову на мое плечо, что-то проворчала и уснула.
И тогда в вое пурги я услышал ее тихое сонное дыхание. Она по-детски, совсем по-детски посапывала во сне, причмокивала губами и вздыхала. Что снилось ей? Далекая мама, и хутор с вишнями, и тихий вечер над рекой? Какая-то небывалая, отцовская, что ли, нежность вспыхнула тогда во мне. Спи, девочка, спи! Пусть приснится тебе наша черешня в цвету, белая-белая, как снег... Спи...
Только я не могу уснуть. Мысли мои были путаные, горячие. Вспомнилась мне молодость, и дорога, и девушки, мимо которых я прошел, и девушки, которые прошли мимо меня, и снежный путь, и скрип полозьев, и дым костров... Все было в моей жизни, все. Только этого не было — девочки, доверчиво прикорнувшей на моем плече.
На мое лицо сыпался мокрый снег и полз по щекам, а я не вытирал его, чтоб не шевельнуться. Смятенный, сбитый с толку, растерявшийся, лежал я, боясь шелохнуться, и прислушивался к сладкому сонному дыханию девочки, шептал ей: «Спи, спи!..» — и боялся, чтоб она не проснулась. И сам себя не понимал я в эти минуты. То хотелось мне, чтоб поскорее кончилась пурга, а с нею и дорога, то чтобы не кончилась никогда, была бы вечно...
И только одно я знал твердо: никогда никому я не дам в обиду эту смешную девочку, сладко посапывающую на моем плече. А там — похожа она или не похожа, все равно!
5
Встречать нас высыпало все население Тихого мыса. Валерий пришел даже с флагом. Торжественно ввел я нового зимовщика в избу, она скинула кухлянку, ребята глянули на нее и вдруг... Вдруг все исчезли из кают-компании. Все до одного! Словно я привез не девушку, а чуму.
Мне стало неловко перед Вовнич за наших дикарей. Я прохрипел что-то вроде:
— Два года женщины не видели. Одичали... — и окончательно смутился.
А она? Она даже бровью не повела. Подошла к печке и стала сушить сапоги.
Наконец, дикари начали вылезать
Один я стоял, как был — бородатый, грязный; на моей фуфайке чернели жирные пятна нефти, пахло от меня ворванью и мазутом и еще черт его знает чем... И в первый раз за полтора года ощутил я в сердце крепкую досаду на ребят.
Поздно вечером, когда наша гостья уже спала, мы собрались на кухне и закурили трубки.
— Д-да... — произнес доктор, — вот тебе и Вовнич! Что же нам теперь делать, друзья?
Черных пожал плечами, а кок сказал:
— Ну, братцы краснофлотцы, чуете, как под нами палуба заходила? Верьте мне, старому моряку: эта девушка — сигнал бедствия. SOS! Женщина на зимовке, что баба на корабле.
— Угу, — крякнул Яшка. — Пойдет теперь кавалерство, ухаживания, всякая галантерея... «Ах, нельзя! Ах, я не одета! Ах, подайте мне это... Ах, принесите мне то!»
Я вспомнил девушку с лопатой и засмеялся.
— Нет, этого не будет. Уверяю вас! — и рассказал им о дороге.
Меня выслушали внимательно, и я увидел, что у всех потеплели лица.
— Да, — сказал, вздохнув. Черных. — Славные бывают девушки на земле...
И тогда начался опаснейший разговор — самый опасный на зимовке: разговор о наших девушках. О девушках, которых мы любили, о девушках, которые любили нас.
В жизни каждого была такая девушка. Один встретил свою в лаборатории, другой — в радиорубке. Третий — в геологической партии, четвертый — в море, пятый — в небе, на перекрестке воздушных дорог.
Мы говорили о них тепло и сдержанно, как и пристало мужчинам. Мы говорили о них с затаенной тоской и неизрасходованной нежностью, как могут говорить только зимовщики. И в синем дыме наших трубок мерещилась каждому эта девушка, прекрасная и неповторимая, смелая и простая, с ясным, открытым лицом и теплыми, нежными губами... О Вовнич мы совсем забыли. Ни слова больше не было сказано о ней. Но отчего в рассказе каждого чудилась мне Оксана Вовнич? Не знаю...
И когда в разнеженном нашем разговоре наступала вдруг пауза, тихая, ломкая, как ледок весной, я все прислушивался: не донесется ли сюда детское сонное дыхание девушки? Не слышно было... Только ветер за окном да скрип флюгера...
6
Давайте закурим, ребята. Попробуйте-ка моего табаку, довольно уже я искурил вашего. Что, хорош табачок? О нем еще будет особая история. Вам слушать-то не надоело? Так вы скажите... Не часто разговариваю я. Вот молчу, молчу, хожу, прислушиваюсь, а как начну рассказывать, не могу остановиться.
Да... Вот ведь как...
Что было дальше? Вы, небось, уже сами придумали конец: все мы в девчонку влюбились, передрались, потом помирились и так далее!..