Собрание сочинений в четырех томах. 2 том
Шрифт:
Отсекр машинально козырнул и как потерянный поплелся на место.
— На стрельбище! — коротко скомандовал комвойск.
На стрельбище он словно повеселел. Ласково улыбался красноармейцам. Весело здоровался с подходившими частями. Всех подбадривал.
— Ничего. Ничего... Денек-то какой!
— Ветер, товарищ командующий, — вставлял командир полка.
— Прикажите ветру стихнуть, товарищ командир полка.
— Не подчинен мне ветер. Он рангом выше меня.
— И мне не подчинен. А вдруг, Петр Филиппыч, он задует и на
— Как не стрелять!
— Так командуйте же трубить огонь. Мы — на фронте.
Но его шутки не успокаивали командиров. Все знали, что это только уставная вежливость командующего. На линии огня нельзя ругать стреляющих, нельзя нервировать командиров, но с каждой сменой, уходившей, отстрелявшись, с линии огня, в душе командующего должен был накапливаться гнев. Там гремела буря, но ее раскатов не слышно было на линии огня. Командующий улыбался. Полк продолжал стрелять скверно.
«Ах, лучше бы ты меня матом крыл, чем так вот улыбаться, — думал Бывалов. Он давно, с фронта, знал командующего, и любил, и знал, что тот его любит. Командиру полка было стыдно за свой полк, обычно лучший в армии. — Ветер? Да нет, не ветер. Стар я стал, что ли? Али успокоился на лаврах? Лучший, лучший. Вот тебе и лучший!..»
Стреляла полковая школа — надежда полка. Но и та стреляла плохо. Командующий сам отмечал в списке курсантов, который держал перед собой, итоги стрельбы.
Сзади вполголоса, но напрягая шепот до предела, телефонисты вызывали блиндажи по полевому телефону.
— Триста? Триста? Как круглая мишень? Поражена... Нет?
— Шестьсот? Шестьсот? Как перебежчик? Ноль. Бежит, значит, сукин сын. Кланяется стрелку. Спасибо, еще поживу.
Командующему докладывали то и дело:
— Курсант Рунич — удовлетворительно.
— Удовлетворительно! — морщился и отмечал в списке. — Что же, в руку его задел или в шею? Врага надо сражать с выстрела. Только отличный результат с минимальным количеством патронов следовало бы записывать. Все, что ли, отстрелялись?
Он прошелся карандашом по списку и заметил фамилию Гайдаша.
— А этот почему не стрелял?
— Только что из лазарета вышел, — доложил командир полка.
— Гайдаш. Ах, это тот Гайдаш, который с Ковалевым, — вспомнил командующий, и Бывалов подивился его памяти. — Позвать его ко мне.
Алексей удивился и смутился, узнав, что командующий требует его к себе. Стараясь быть спокойным, он пошел к командному пункту, туда, где рослая и широкоплечая фигура командующего господствовала над окружавшими его военными.
— Как ваше здоровье, товарищ Гайдаш? — спросил, поздоровавшись с ним, командующий.
— Я здоров, товарищ командующий.
— Рад это слышать. Вы хорошо держали себя в этой истории. Член партии?
— Так точно. Коммунист.
Собственный голос показался Алеше незнакомым. С чего это он так оробел? «Я ведь не из робких был», — бегло подумал он. Он прибавил, тряхнув головой:
— Член партии.
— Не трудно ли вам в армии? — вдруг спросил командующий, и этот простой вопрос снова смутил Гайдаша. Почему он спрашивает об этом? Что он знает о нем? Алексею показалось сейчас, что командующий знает даже то, в чем сам себе не признавался Гайдаш.
— Было трудно, — честно ответил он. — Теперь... теперь привык. Теперь я дома.
Командующий весело усмехнулся и даже, как показалось Алеше, понимающе подмигнул ему.
— Я привык, — подтвердил Алексей упрямо.
— Верю. Но нелегко быть коммунистом, нелегко быть коммунистом и в армии. Если бы я вот сейчас будучи коммунистом, плохо стрелял, как стреляют там, — он показал на красный флажок, — я бы от позора на край света сбежал. Коммунист, не умеющий стрелять, немыслим. Передовиком коммунист должен быть. Всюду. Везде. Всегда.
Обращался ли он с этими словами и к Алеше? Он говорил теперь всем. Алеша был только поводом, но это, как упрек, относилось и к нему. Знал ли об этом командующий? Неожиданно для самого себя Алексей сказал, волнуясь:
— Разрешите обратиться с просьбой, товарищ командующий?
— Пожалуйста.
Алеше показалось, что он насторожился. Верно ли, что он поморщился даже. Почему?
— Меня отставили от стрельбы... Но я здоров… Я прошу разрешить мне стрелять... за мой взвод.
— Стрелять? Да вы больны еще...
— Я очень прошу, — по-детски пролепетал Алеша.
Командующий пристально посмотрел на него, улыбнулся краешком губ, потом резко повернулся к начальнику школы.
— Дайте пять патронов. О результатах доложить мне. Зачесть в итог взвода.
— Ну? — снова обратился он к Алексею. — А коли выйдет плохо? Понизите процент родного взвода. А процент-то у него, ой-ой, и без того бедный.
— Я не подведу, — пробормотал Алеша. Зачем он поддался порыву? Он клял теперь себя.
— А как думаете выполнить стрельбу?
— Думаю (да что там, теперь поздно отступать), — он вскинул глаза и сказал упрямо, — дам отлично, товарищ командующий.
И вот он лежал на линии огня.
— По-па-ди! По-па-ди! — пел сигналист. Так хочется попасть! Так нужно попасть! Он собрал все силы, но знал, что злости сейчас не нужно. Нужно спокойствие. Он снова проверил все: изготовку, ремень, дыхание.
— По-па-ди! По-па-ди! — потребовала труба. Теперь это относилось уже к нему. Он впился глазами в мишень. Снова протянулась незримая линия между ним и мишенью. Снова исчезло все в мире, кроме этой единственной цели, которую нужно сразить. Но необычайное спокойствие разлилось по ладно устроившемуся телу Алеши. «Не дергать!» — подумал он в последний раз и открыл огонь. Ему показалось, что он слишком быстро стреляет. Но удержаться уже не мог.
Его позвали к командующему. Бледный и сразу ослабевший, он побрел на командный пункт. Результатов еще не было. Телефонист отчаянным шепотом вызывал: