Собрание сочинений в четырех томах. 3 том
Шрифт:
Постепенно у меня возникали смутные очертания будущей повести. Фигуры Андрея, Лукерьи взяты из самой жизни. Но конкретной фигуры Тараса нет. Таких Тарасов я знал давно. Когда мне еще в мирное время приходилось бывать на заводах, шахтах Донбасса, у меня сложилось определенное представление об этой фигуре. Тут сыграла роль та связь с Донбассом, которая у меня была, когда я ездил туда как специальный корреспондент «Правды».
Об этом я говорю потому, что близкое знакомство с Донбассом, с его рабочим людом помогло мне придумать ряд ситуаций,
Надо было показать, что советские люди, живя в гитлеровской неволе, не потеряли веры в силу Красной Армии. Как это показать? Обычно журналисты вводят в очерк эпизоды, рисующие воздушные налеты нашей авиации на немецкие тылы, или тайное подслушивание советских радиосводок. Но эти факты уже фигурировали много раз. Я пошел по другому пути. В повести есть эпизод, когда Тарас и его друзья видят поврежденные танки, которые немцы притащили на завод для ремонта. И тут наши рабочие убеждаются в том, что Красная Армия живет и бьет врага.
Повторяю, эта ситуация была мною придумана. Каково же было мое удивление, когда я вместе с т. Яхлаковым из уст рабочих одного завода услышал историю, тождественную с той, которая описана в моей повести! Именно по разбитым танкам мариупольские рабочие, оторванные от советской жизни и лишенные правдивой информации о положении на фронте, судили о боеспособности Красной Армии, об ударах, какие она наносит немцам.
В повести имеются такие персонажи, как староста Игнат Несогласный. Если правдисты вспомнят, то Игнат Несогласный был описан в очерке тов. Родина еще прошлой весной. Когда я думал над фигурой «немецкого» старосты, отстаивавшего колхоз, мне вспомнился Игнат Несогласный и его судьба. Я представил его себе в этой роли, примерил, и оказалось, что попадает в самый раз.
Я знаю, что написанная в необычайно короткие сроки повесть носит на себе печать торопливости. И сейчас, после освобождения всего Донбасса и моей последней поездки туда, я бы многое мог сказать и полнее и глубже. Но я считаю, что в дни войны важнее всего слово, сказанное вовремя. В этой повести я задавался основной целью — со всей страстностью и честностью сказать все, что наполняло мою душу, когда я увидел разоренные немцами родные места моей молодости, дорогие моему сердцу города и заводы Донбасса.
ОЧЕРКИ, КОРРЕСПОНДЕНЦИИ
1941 — 1952
О СИЛЕ ПРИМЕРА, О БОЕВОЙ ДРУЖБЕ
1. ПОЦЕЛУЙ
Даже в самом горячем бою может случиться заминка, даже у самого храброго человека может при этом дрогнуть сердце. Кому-то показалось, что заскрипела, разладилась машина боя, нарушился темп и ритм; кому-то померещилось: окружают. И кто-то, бедный душою, уже нервно закричал:
— Где же наши комиссары? Бросили?
Тогда-то и раздался спокойный, веселый голос:
— Комиссар здесь.
Негромкий был голос, а услышали все.
В самой гуще боя, среди наступающих взводов, как всегда спокойный, как всегда улыбающийся, шел худощавый, невысокого роста человек в каске, всем в полку родной и знакомый, — батальонный комиссар Панькин.
И храбрым стало стыдно за минутную дрожь сердца, и нервным стало спокойно, а всем весело и легко. И какой-то огромный черный боец, не сдержавшись, подбежал к комиссару и крикнул, радостных слез не вытирая с лица:
— Эх, комиссар! Не чувствительный я человек, а все-таки... дай я тебя от всего сердца поцелую.
Он облапил Панькина и громко расцеловал его, как целуют отца или кровного брата. А потом поднял над головой винтовку и закричал так. чтобы его слышали все, все бойцы на поле боя:
— Комиссар с нами!
И люди пошли в штыки.
2. РАССКАЗ О НЕИЗВЕСТНОМ ГЕРОЕ
«Вот и смерть», — просто подумал капитан Поддубный.
Он оглянулся: со всех сторон ползли на него враги. Их было много, он один. Последний патрон оставался в пистолете. Для врагов? Для себя?
«А смерть придет, помирать будем!» — вспомнил он обычную армейскую шутку. Но умирать не хотелось. Драться! Драться!
Он опять оглянулся. Один? Откуда появились эти двое в касках с красными звездами? В одном из них он узнал своего лейтенанта-артиллериста. Боец был незнаком.
— Отходите! — хрипло закричал лейтенант. — Отходите, товарищ капитан! Мы вас прикроем. — И, видя, что капитан колеблется, закричал совсем уже нетерпеливо: — Отходите же! Ну!
Лейтенант и боец стали прикрывать отход старшего начальника. Они защищали его своими телами и своим огнем. Это продолжалось долго, сколько — никто не помнит. Время в бою имеет свой счет. Они измеряли время количеством расстрелянных патронов. Патроны иссякнут, и время прекратит свой бег. Капитан Поддубный был уже вне опасности.
— Ну, вот, — слабо улыбнулся лейтенант, — выручили начальника.
Теперь их осталось двое: лейтенант и боец. Лейтенант был артиллерист, боец — пехотинец. Они не знали друг друга.
Пехотинец посмотрел на лейтенанта и тихо сказал:
— Отходите, товарищ лейтенант. Я вас прикрою. — И, видя, что тот колеблется, закричал уже нетерпеливо: — Отходите же! Ну!
Действовал тот же закон боя: боец охранял жизнь командира. Лейтенант подчинился. Теперь отходил он, боец прикрывал его своим телом и своим огнем. Лейтенант отползал медленно; он видел, как дерется незнакомый ему пехотинец. Вот он упал. Подымется? Лейтенант подождал немного. Боец не поднимался.
— Прощай! — прошептал лейтенант. — Прощай, дорогой ты человек!