Собрание сочинений в четырех томах. 4 том.
Шрифт:
Для мечтательного Беловежи ничего не стоило создать из Виктора живой идеал горняка. Ведь Абросимов не только учился, он и сам уголь рубал! Да, он был простым шахтером, а стал управляющим трестом. Не каждому же выпускнику дают сразу трест. Значит, Виктор — человек особенный! Он сумел прославиться, рубая уголь, — одни среди миллиона шахтеров. Какая же слава ждет его теперь? Это даже предсказать трудно... И скромный Беловежа только об одном и мечтал сейчас: стать верным оруженосцем при этом славном рыцаре.
Указания, которые дал ему на первом совещании управляющий трестом, немедленно стали для Беловежи законом. Он старательно записал их в свою ученическую тетрадь. Вернувшись на шахту, он рьяно начал их выполнять. Подражая Виктору, он даже прикрикнул несколько раз на нерасторопных и ленивых десятников и при этом не смутился, не покраснел! Он взялся за продвигание штреков так горячо, что даже проходчики изумились — такого они еще не видывали! Он вложил в эти штреки всю свою душу. Ведь сам Абросимов указал на них как на главное звено.
С добычей на шахте между тем стало еще хуже, чем было. Но и это не привело Беловежу в панику. Главное — штреки! Главное — навести порядок в шахте! И он наладил этот порядок с такой любовью, словно готовил гнездышко для новобрачных. При этом он втайне мечтал: вот заглянет на шахту Виктор, посмотрит и — может быть — похвалит. Он этой встречи нетерпеливо
Но Абросимов приехал, посмотрел и — ничего не сказал. А когда выехали на-гора, свирепо напустился на бедного Беловежу:
— А добычь? Добычь где?
— Вот наведем порядок... — пролепетал Беловежа. — И тогда...
— Порядок? А что мне в твоем порядке? — взревел управляющий. — Мы не милиционеры, мы — горняки. Мы не порядок должны на улицах наводить, а уголь давать. Где уголь?
Беловежа только руками испуганно развел. Он был совершенно сбит с толку.
— А вот я научу тебя, как уголь брать! — внезапно успокоившись, сказал Виктор. — Садись! — и он откровенно выложил, каких мер от него ждет: штурма, натиска!
Что-то тревожно екнуло в эту минуту в инженерской душе Беловежи, на секунду явилось даже сомнение. Но он тут же и подавил его. Кумир не может быть не прав. Он знает, что делает.
И он преданными, влюбленными глазами посмотрел на Виктора. За ним он готов был и в огонь и в воду.
Виктор заметил эту влюбленность и — оценил ее. Они расстались друзьями.
Скоро Беловежа сделался ему необходим, как и Посвитный. В минуты тревожных сомнений и треволнений, — а они все-таки случались у Виктора, и даже еще чаще, чем прежде, — он приезжал то к одному, то к другому на шахту. И Посвитный тотчас же угощал его тонким букетом льстивых слов, ахал, пророчил, ворожил... А Беловежа не говорил ничего. Он только смотрел на Виктора восхищенно и преданно. И Виктор возвращался к себе в трест успокоенным.
— Ничего-о! — говорил он себе в эти минуты. — Ничего-о!.. Победителей не судят! А я, — я должен победить!..
11
Наконец, суточные сводки начали улыбаться Виктору.
Ежедневно и уверенно выполняли план Светличный и Ангелов. Из кожи лезли вон Посвитный и Беловежа. Глядя на них, смекнул обстановку и Шумилов, дал сто процентов и он. Только Горовой упрямо держался своей линии; казалось, он даже гордился тем, что не выполняет плана, не идет на фокусы. И в хвосте всех уныло плелся Голубев.
Этот Голубев долго оставался загадкой для Виктора.
— Черт его знает! — злился управляющий. — Круглый он какой-то — не ущипнешь!
Действительно, Голубева ничто не могло растормошить или встревожить — ни упреки, ни угрозы, ни выговоры. Он только добродушно-виновато улыбался в ответ да покорно складывал на животе пухлые пальцы, — это была его любимая поза. Мол, воля ваша, — делайте со мной, что хотите!
Этого безобидного толстяка с рыхлым, добрым, бабьим лицом было и невозможно и бесполезно ругать: все тотчас же и скатывалось с него, как с жирного гуся вода.
— Да когда же ты план будешь выполнять? — в отчаянии спрашивал его Абросимов.
— А скоро, скоро! — неизменно отвечал Голубев; он был щедр на обещания и посулы — они ему ничего не стоили. — Вот увидите: скоро сяду на план.
— Сядешь? — взрывался Виктор. — Ляжешь ты на план — это возможно! Окончательно ляжешь, этого от тебя еще можно ждать...
Существовало три ходячих выражения, образно, но совершенно точно характеризующих состояние дел: «сидеть на плане»», «стоять на плане» и «лежать на плане».
«Лежать на плане» — было выражение насмешливое. Оно означало долгое, хроническое прозябание на мертвой точке, без всякого просвета впереди...
«Стоять на плане» — это уже лучше. Это значит с превеликими усилиями вскарабкаться на пик плана и стоять там, судорожно балансируя: может, устоишь, а может, и опять свалишься в пропасть.
«Сидеть на плане» — это твердо сидеть в седле.
Голубев именно «лежал на плане», лежал дохлой, громоздкой тушей, но в этом плачевном состоянии — к великой ярости Виктора — чувствовал себя превосходно: с аппетитом ел, спокойно спал и даже ласково зазывал к себе в гости управляющего отобедать... Обеды Голубева славились на весь район.
Однажды совершенно распаленный Абросимов нагрянул на Голубева в предобеденный час. В это утро трестовская сводка была особенно обнадеживающей. Если бы не Голубев, желанные сто процентов по тресту уже были бы, даже несмотря на упрямство Горового.
Виктор решил на этот раз круто обойтись с Голубевым.
— Я этому ресторатору задам обед! Сыт будет.
Он нашел Голубева в конторе. Голубев был в каске, в шахтерках и с лампочкой, словно он или только что выехал из шахты, или собирался туда. Но на его румяном лице угольной пыли не было и шахтерки были чистые...