Собрание сочинений в четырех томах. Том 4
Шрифт:
Вжж... вжж... вжж...
Я сильно наклоняюсь, велосипед круто берет поворот, оставляя странное ощущение живого существа, инстинктом чующего дорогу.
На секунду доведенный до предела бег перехватывает мне дыхание, охватывает сырость и прохлада, темно мелькают перила моста, с размаху меня насовывает на руль, снова охватывает теплота летней ночи. И велосипед, взявший гору, останавливается, обессиленный, наверху.
II
Схожу с седла.
Тишина.
Та особенная тишина в степи, вдали от городского шума и сутолоки, под темным немерцающим звездами небом, среди невидимых, таинственно на необозримом пространстве раскинувшихся хлебов, — тишина, таинственное и грустное ощущение которой люди умеют только чувствовать, но не умеют передать.
Лишь неустанное стрекотание кузнечиков да перепелиная песня наполняют молчание ночи.
Я глубоко вдыхаю свежий ласковый воздух назревающих полей.
Позади, внизу, сквозь темноту глядят огоньки железнодорожной будки. Далеко вправо мелькают огни взбирающегося на гору поезда. Над самой чертой горизонта недвижимо голубоватое зарево. И сейчас же вместе со всеми представлениями, со всем укладом городской жизни всплывают предостерегающие слова: «Смотрите, оберут, а то и пристукнут».
Подозрительно оглядываюсь: тихо и темно. Тренькают кузнечики, молчат необъятные поля. Снова на душе мирно, покойно. Сажусь в седло: велосипед послушно, беззвучно бежит по невидимой дороге.
То пропадая, то загораясь, глянули впереди сквозь тьму огоньки дач, и нельзя разобрать — далеко это или близко.
Ни о чем не хочется думать, или бродят мысли и воспоминания, мутные, неясные, как сон.
Нечеловеческий звериный рев разрывает ночную тишь. Кто-то ревет, как обезумевшее животное, и смертельный ужас трепещет в темной примолкшей ночи.
«Вот оно!.. оберут или...»
Я изо всех сил наваливаюсь назад на педали, но машина раскатилась, и прямо передо мной, гудя чем-то над моей головой, темно выросла громадная фигура.
А ночную темноту продолжают наполнять бессмысленные, полные ужаса вопли.
— Хто-о?.. хто-о?.. постой... погоди!.. хто ты?..
Я повалил машину на сторону в хлеб. Поднимаюсь, темная фигура виднеется шагах в пяти на дороге. Слышится взволнованное, прерывающееся дыхание.
— Ну, и напужал!.. Фу-у т-ты... вот напужал!..
— Да ты что орешь, — говорю я раздраженно, потирая ушибленное колено и локоть.
А он тяжело дышит и говорит:
— Да как же... иду, задумался... тихо, темь... подымаю голову, глядь — прямо на меня по воздуху... согнулось, а что, не разберешь... по воздуху, по воздуху прямо на меня... о господи!.. аж заметило.. валасипеда-то мне не видать... темь, а по воздуху, вижу, плывет человек над дорогой... прямо на меня... Фу-у, напужал!..
Я поправляю сбившееся при падении седло. Кузнечики взапуски стрекочут. Ночь кругом такая же невозмутимая, спокойная. Раздражение и досада проходят, и все это приключение начинает носить комический вид.
— Да ты что же думал, это черт на тебя, что ли, плывет?
Молчит, потом говорит каким-то сдержанным голосом:
— Не-е... не черт... а коли б еще на полшага подъехал... не удержался бы, подъехал... голову бы начисто размозжил... одна шея бы осталась...
Он чем-то пристукнул о землю, и она дрогнула тяжелым металлическим звуком.
— Начисто... одна бы шея осталась...
И опять, помолчав, добавил:
— Железина у меня в руках... лом... так я им отмахивался... еще бы на полшага, одна шея...
Перепела, кузнечики, все обаяние спокойствия, тишины летней ночи мгновенно исчезают, остается только темь и человек с ломом...
Чувствую, не уйду от этого человека.
— Так ты испугался?
И другим, незнакомым мне, ломающимся голосом спрашиваю.
— Ты что за человек?
В темноте молчание. Я вижу темный силуэт лома, прислоненного к его ноге. Человек роется и шуршит в кармане.
«...одна шея,- берут или пристукнут...»
Из темноты звучит голос:
— В бегах я.
— А-а!
«Я не уйду от этого человека!..»
Он слишком близко стоит от меня, и я слышу, как шуршит бумага в кармане, в котором он все чего-то ищет. Я не успею сделать и попытки вскочить на велосипед, как лом опустится на мою голову.
«В бегах... ясно: из острога... если б на пять шагов дальше от него!.. только 6 на пять шагов, я бы успел вскочить!..»
Но он наклоняется к самому моему лицу, обдавая дыханием, и я вижу в темноте два расширенных, два сверкающих глаза.
«Сумасшедший!...» — И напряжение неизбежной борьбы охватывает мои нервы и мышцы, сжатые, как пружина.
— Думал, гонец вы за мной... по воздуху. Покурим, что ль?
— Не курю.
— Ну, отдохнем.
Он садится на темную траву, и подчиняясь смутной гипнотизирующей силе, я опускаюсь возле.
— Гонец... по воздуху... то-то чудной! Попритчится же такое?
Вспыхивает в сложенных ладонях спичка, красновато прорывается между пальцами свет, и на секунду из темноты выступает ус, кусок носа, небритая щека. Он сидит, подняв колени, от времени до времени попыхивает цигаркой, и мне почему-то становится легче на душе.
— Из города, говоришь?
— Что я тебе скажу, — вдруг заговорил он, опять наклоняясь, — что я тебе скажу: от городского буржуя убег я!
— Из... — «сумасшедшего дома» хотел сказать я, но сказал, — из больницы?
— От буржуя убег я, — продолжал он, не слушая, — иду в каменоломни... Ведь как вам сказать, господин... вот он, вот он, этот самый город, вот он, — и он протягивает черную руку к черному горизонту, над которым стоит голубоватое зарево, — в этом самом городе буржуй нутро у меня все выел.