Собрание сочинений в одном томе
Шрифт:
Этот коврик до сих пор лежит у Виктории на даче, на диванчике, и на нем очень любит спать ее любимый пудель Фараон.
А через несколько дней в первом ряду на премьере в театре сидели Манька, Танька и еще одна Манька. Когда Вика в конце вышла на поклоны, они хлопали громче всех.
История четвертая
Тихиус!
В ту зиму обстоятельства моей жизни складывались так, что мне пришлось снимать квартиру. Квартира эта находилась в доме, построенном в тридцатые годы. Дом был четырехэтажным, с
Кларка с четвертого этажа попадалась мне в этом лифте каждый день. Казалось, что она живет ровно по моему расписанию — я из дома, и она тут как тут. Мы с Кларкой быстро познакомились и вместе топали пешком до метро — ровно 15 минут, и, конечно, по дороге болтали обо всем на свете. Сначала — о чем все малознакомые люди говорят — о погоде, об артистах и так, о всякой чепухе. Постепенно мы привыкли друг к другу, и я даже поймала себя на том, что, вызвав лифт, жду, пока хлопнет Кларкина дверь, и она сбежит на один этаж, и мы поедем вместе.
Кларке было 25 лет, но на вид она была похожа на ученицу какого-нибудь одиннадцатого класса — невысокая, тощая, глазастая. Бессмысленно рисовать Кларкин подробный портрет — чего бы я про нее ни сказала, все равно не сказала бы ничего. Обыкновенная среднестатистическая девушка. Но если бы все было действительно так просто, не стала бы я эту Кларку каждый день поджидать — мне и одной до метро топать не скучно — думай себе о чем хочешь или песенку сочиняй. Но Кларка меня как будто заколдовала — была в ней какая-то загогулина, которая отличала ее от всех остальных среднестатистических девушек. То ли душевность, мягкость невероятная, то ли внимание, с которым она слушала, то ли веселая боль, с которой она рассказывала о себе.
Что такое веселая боль? Разве такая бывает? Вообще-то нет. Но в Кларке она жила.
Теперь я попытаюсь рассказать по порядку и подробно про Кларкину жизнь — так, как она сама мне рассказывала.
До двадцати лет Кларка жила с родителями — людьми положительными и правильными. Отец был строг с дочкой, и она знала, что если у нее с кем-нибудь что-нибудь, ну сами понимаете что, — произойдет, отец узнает и вырвет ей ноги — так он сам ее предупредил.
— Учти, — говорил отец, — сначала замуж, а потом уже любовь.
Правда, Кларка считать умела, и легко подсчитала, что родители ее поженились в апреле, а в августе она уже родилась. Выходит, что любовь была все-таки раньше, чем штамп в паспорте. А теперь грозят. Но Кларка слушалась. До поры до времени.
Однажды в Кларкиной квартире сломался телефон, и они вызвали мастера, и пришел невысокий очкарик в сером свитере. Как только Кларка его увидела, она сразу поняла, что ее, как лодку, оторвало от берега, и куда она дальше поплывет, теперь зависит только от этого телефониста.
Кларка была дома одна и, когда очкарик уходил, дала ему, как полагается, на бутылку и расписалась в квитанции. Она успела рассмотреть, что фамилия мастера Жарков.
«Жарков, не уходи!» — глупо подумала Кларка, когда дверь за ним
— Ура! Забыл! Вернется! — завопила счастливая Кларка.
И он вернулся — уже ближе к вечеру. Он вошел, посмотрел на Кларку так, как будто днем он ее не видел, протянул руку для знакомства: — Сергей.
— Клара, — пропела Кларка, и уже знала, что Жарков сейчас скажет про кораллы и Карла, который их у Клары украл. Потому что все, с кем Кларка знакомилась, обязательно это говорили. И точно. — А, та самая Клара, у которой Карл… — Сергей не договорил, улыбнулся и вдруг продекламировал:
Жарков у Клары не крал кораллы, Жарков у Клары часы забыл.Все-таки он оказался пооригинальнее других — порадовалась Кларка.
Жарков направился в сторону двери, и Кларка, вспомнив, как в «Войне и мире» Андрей Болконский на Наташу Ростову загадывал, задумала так — если Жарков, уходя, обернется через левое плечо, я выйду за него замуж.
Жарков обернулся через правое плечо и сказал: — Ну, что, Клара, замуж за меня хочешь?
Клара вздрогнула и кивнула: — А что, может быть.
И начались встречи. Кончался сентябрь, дождь лил не переставая. Кларка влюблялась и раньше — но не так. Она считала минуты, торопила часы, когда не видела Жаркова. Каждый раз боялась, что непрекращающийся дождь сорвет их встречу.
В тот вечер, когда Жарков не пришел, дождя как раз не было. Кларка проплакала всю ночь: — Бросил! Надоела! Не переживу!
Наутро в почтовом ящике она увидела букет золотых шаров, и в них бумажка:«Прости, любимая, потом все объясню».
Это «потом» тянулось четыре дня — грустных и проплаканных. А на пятый день Сергей пришел, вызвал Кларку во двор. Они сидели на качелях, на детской площадке, и дождь размывал Кларкины слезы, потому что Жарков сказал всю правду — что он женат уже два года, и у него десять дней назад родился сын, и что он не пришел, потому что забирал жену Надежду из роддома, и что больше они с Кларкой встречаться не будут.
Кларкина душа умерла. А через два дня Жарков пришел снова и сказал, что не может жить без Кларки — самой чудной своей девочки. И душа ожила снова.
Кларка хотела, правда, спросить — а как же сын? — но не спросила.
А еще через два дня Сергей сказал, что его приятель уехал на юг и оставил ключи, чтоб он зашел и покормил рыбок. И они вместе пошли этих рыбок кормить, но рыбки так и остались голодными, а Кларкиному отцу уже было за что вырывать дочке ноги.
А потом Кларка заболела. Вообще-то аппендицит — не болезнь, а так — недоразумение, но у Кларки он оказался гнойным, и гной разлился по всему организму, и операцию делали три часа, а потом Кларка очнулась в большой палате и услышала, как женщина, лежавшая справа от нее, сказала женщине, лежавшей слева, и ее слова перекинулись через Кларку, как мостик: — Жалко девчонку. Молодая, а ее так располосовали. Теперь перед мужиком раздеться не сможет. Кому такие нужны? И замуж ее теперь никто не возьмет.