Собрание сочинений в пяти томах. Том 3. Романы и повести
Шрифт:
— Фройляйн Колер, — ответил я, — для юриста поручение расследовать убийство профессора Винтера, исходя из допущения, что убийцей был не ваш отец, имеет юридический смысл лишь в том случае, если убийца не ваш отец. Но такое допущение невозможно. И тем самым поручение лишено всякого смысла. С юридической точки зрения. Из чего, однако, не следует, что оно бессмысленно и с научной точки зрения.
Она удивленно взглянула на меня:
— Как мне вас понимать, господин Шпет?
— Я внимательно осмотрел эту комнату, фройляйн Колер.
Ваш отец любил свой бильярд и свои книги по естествознанию…
— Да, и больше ничего, — сказала она уверенно.
— В том-то и дело.
Она не дала мне договорить:
— Именно по этой причине он и не способен совершить убийство. Его каким-то чудовищным способом принудили…
Я промолчал. Я сознавал, что было бы неприлично как из пушки выстрелить в нее правдой. Я не мог вдолбить в нее нелепую, дикую истину, что ее отец убил именно потому, что не любил ничего на свете, кроме своего бильярда и своих книг. И нелепо было рассказывать ей о своем прозрении, это была только интуиция, а не доказуемый факт.
— Видите ли, фройляйн Колер, мне ничего не известно о мотивах поступка, из-за которого ваш отец был осужден, — осторожно начал я, — и речь у нас шла о другом. О том, что могло бы объяснить не его поступок, а поручение, которое он мне намерен дать. На основе этого поручения ваш отец хочет исследовать границы возможного. Он утверждает,
— Но в это же нельзя поверить! — взволнованно воскликнула Элен.
Я не согласился.
— Лично я обязан верить, — объяснил я Элен, — обязан, потому что принял его поручение. Для меня это игра, которую ваш отец может себе позволить. Другие держат скаковых лошадей. Я как юрист считаю игру вашего отца куда более занимательной.
Она задумалась.
— Не сомневаюсь, — наконец как-то нерешительно сказала она, — что вы найдете истинного убийцу, найдете кого-то, кто вынудил папа к убийству. Я верю в своего отца…
Ее отчаяние огорчило меня. Я бы с радостью ей помог, но это было не в моих силах.
— Фройляйн Колер, — ответил я ей, — буду с вами предельно откровенен. Я не думаю, что мне удастся обнаружить этого «кого-то». По той простой причине, что его нет на свете. Ваш отец никому не позволит себя принуждать.
— Вы очень со мной откровенны, — тихо сказала она.
— Хотелось бы, чтобы вы мне доверяли.
Она вперила в меня внимательный и мрачный взгляд. Я не отвел глаза.
— Я вам доверяю, — сказала она.
— Готов помочь вам лишь в том случае, если вы оставите всякую надежду, — сказал я. — Ваш отец — убийца. Вы сможете понять его лишь в том случае, если не направите свой поиск по ложному следу. Мотивы преступления вашего отца надо искать в нем самом, а не в ком-то другом. И не думайте больше о его поручении. Теперь это мое дело.
Я встал. Она тоже поднялась.
— А почему тогда вы согласились?
— Потому что мне нужны деньги, фройляйн Колер. Не стройте никаких иллюзий на мой счет. Пусть даже ваш отец видит в своем поручении научную ценность, для меня это не более чем возможность сдвинуть с мертвой точки свою адвокатскую практику. Так что не питайте ложных надежд.
— Понимаю, — сказала она.
— Я не могу себе позволить действовать иначе, чем я действую, я должен выполнить желание вашего отца. Но хочу, чтобы вы знали, кому доверяете.
— Именно вы и поможете мне, — сказала Элен и протянула мне руку, — я была счастлива с вами познакомиться.
За оградой меня все еще дожидался Линхард в своем «порше», только теперь он сидел не на месте водителя, а рядом и курил сигареты, с отсутствующим видом, погруженный в себя.
— Все в порядке, — сказал я. — Поручение принято.
— А чек? — спросил он.
— Тоже.
— Чудненько, — сказал Линхард.
Я сел за руль. Линхард предложил мне сигарету, дал огня. Я курил, положив обе руки на баранку, вспоминал Элен и был счастлив. Я радовался своему будущему.
— Ну и как? — спросил Линхард.
Я раздумывал, я еще не включил зажигание.
— Существует только одна возможность, — ответил я. — Для нас Колер больше не убийца. Теперь мы должны подыгрывать.
— Согласен.
— Допросите свидетелей еще раз, — продолжал я. — Изучите прошлое Винтера, врагов, знакомых.
— Займемся доктором Бенно, — ответил он.
— Олимпийцем? — удивился я.
— Другом Винтера, — пояснил Линхард. — И Моникой Штайерман.
Моника Штайерман была единственной наследницей Вспомогательных мастерских «Трёг» А/О.
— Почему? — спросил я.
— Приятельница Бенно.
— Нет, ее мы лучше припутывать не будем, — задумчиво сказал я.
— О’кей, — сказал Линхард.
Что-то здесь было не так.
— Странно все-таки, — сказал я.
— Что именно? — полюбопытствовал Линхард.
— Вас порекомендовал мне Колер.
— Чистая случайность.
Я включил зажигание и осторожно взял с места. Еще ни разу мне не доводилось сидеть за рулем «порше». На виадуке Линхард меня спросил:
— Шпет, а вы знакомы с Моникой Штайерман?
— Я ее всего один раз видел.
— Странно, — сказал Линхард.
В Талаккере я его высадил и поехал прочь из города. Куда глаза глядят. Бездумно поехал в осень. И как я ни сопротивлялся, лицо Моники Штайерман все время выдвигалось на передний план, заслоняя лицо Элен Колер.
II
Начало расследования. Лучшая часть моей жизни началась с размахом. Уже на другой день я окончательно вступил во владение новой адвокатской конторой и «порше», правда, при ближайшем рассмотрении «порше» оказался много старше, чем я предполагал, и находился в таком состоянии, что цена, назначенная за него Линхардом, представлялась уже далеко не столь божеской. А контора раньше принадлежала олимпийскому чемпиону по фехтованию и чемпиону Швейцарии по стрельбе из пистолета, иными словами, доктору Бенно, который давно уже катился вниз по наклонной плоскости. Красавчик Олимпиец от участия в переговорах уклонился. По словам архитектора Фридли, который ни свет ни заря отвез меня туда, Бенно изъявил готовность уступить свою контору мне за две тысячи в месяц, из них четыре — вперед, сумма, про которую трудно было сказать, в чей карман она пойдет, но зато я мог немедленно въехать и получил в пользование не только обстановку Бенно, но и его секретаршу, несколько заспанного вида особу из Центральной Швейцарии с заграничным именем Ильза Фройде, секретарша смахивала на французскую барменшу, то и дело красила волосы в другой цвет, но при всем том была на редкость исполнительна; сделка более чем подозрительная, но разгадать ее я не мог. Зато приемная и кабинет на Цельтвеге с видом на неизбежные дорожные пробки вполне соответствовали своему назначению, и письменный стол внушал доверие, и кресла были вполне пристойны, на задний двор выходила кухня и комнаты, где я поместил свой диван с Фрайештрассе; мне не захотелось расставаться с прежней мебелью. Мои дела как-то вдруг пошли в гору. На горизонте замаячил прибыльный бракоразводный процесс, улыбалась поездка в Каракас по делам одного крупного промышленника (ему порекомендовал меня Колер), предстояло улаживать наследственные споры, защищать одного торговца мебелью, составлять выгодные налоговые декларации. Я пребывал в счастливом и потому слишком беспечном настроении, чтобы вспоминать о частном сыскном бюро, которое сам же привел в движение и без отчетов которого не мог дальше заниматься делом Колера. А ведь, казалось бы, Линхард должен усугубить мою недоверчивость: и человек-то он с двойным дном, и намерения у него загадочные, и порекомендовал мне его Колер, и сам он слишком жадно ухватился за это дело. Причем действовать начал с размахом. В «Театральном» он посадил Шёнбехлера, одного из лучших своих агентов, которому принадлежал хоть и старый, но весьма комфортабельный домик на Ноймаркте. На чердаке тот оборудовал жилое помещение, где размещалась его огромная дискотека. Повсюду были расставлены динамики, Шёнбехлер любил симфонии. Согласно его теории (а Шёнбехлер был нафарширован теориями), симфонии меньше всего заставляют себя слушать, под симфонии можно зевать, обедать, читать, спать, разговаривать и тому подобное, в симфониях музыка замыкается сама на себе, становится неслышной, как музыка сфер. Концертные залы он отвергал как варварское измышление. Там делают из музыки культ. Симфония же приемлема лишь как сопровождение, утверждал Шёнбехлер, она человечна лишь как