Собрание сочинений в пяти томах. Том 5
Шрифт:
Затем заявилась жена редактора, чтобы проверить, нет ли среди его писем квадратных надушенных конвертов, и пробежала стихотворение. Она сама была на балу у миссис Браун и, когда она прочла строку, где мисс Джудкинс определялась как «вся — воплощение экстаза», то вздернула нос и выцарапала строку прочь.
Наконец, взял стихотворение в руки сам редактор. Он лично заинтересован в нашей новой электрической сети, и его синий карандаш быстро вцепился в строку: «Под яркими лучами газа». Позже зашел человек из типографии, схватил груду материала, в том числе и это стихотвореньице.
— Ну и, — закончил старожил, — Джудкинсы взбесились!
Они говорили о силе убеждения великих ораторов, и каждый имел что сказать в защиту своего фаворита.
Вояжер готов был выставить мировым чемпионом в ораторском искусстве Бурка Кокрэна, молодой адвокат полагал самым убедительным говоруном сладкого Ингерсолла, а страховой агент поддерживал кандидатуру магнетического В. К. П. Брекенбриджа.
— Они все болтают немного, — сказал старый скотопромышленник, пыхтевший своей трубкой и прислушивавшийся к разговору, — но ни один из них и в подметки не годится Реду Конлину, который орудовал скотом под Сэнтоном в восьмидесятом. Знали когда-нибудь Реда?
Никто из присутствующих не имел этой чести.
— Ред Конлин был прирожденный оратор. Он не был перегружен науками, но слова из него текли так же легко и свободно, как виски из полного бочонка через новый кран. Он был вечно в прекрасном настроении, улыбался до ушей, и если просил передать ему хлеба, так делал это, как будто защищал свою жизнь. Он был-таки человеком с даром речи, и этот дар никогда не изменял ему.
Помню, одно время в округе Атаскоза на нас здорово наседали конокрады. Их была целая шайка, и они угоняли по жеребцу почти каждую неделю. Несколько человек собрались вместе, составили компанию и решили покончить с этим. Главарем шайки был парень по имени Мулленс — и кряжистый же пес он был! Готовый драться — и при этом когда угодно. Двадцать человек из нас оседлали коней и стали лагерем, нагруженные шестизарядниками и винчестерами. У этого Мулленса хватило дерзости попытаться угнать наших верховых коней в первую же ночь, но мы услыхали, вскочили в седла и бросились по горячему следу. Вместе с Мулленсом было еще человек пять-шесть.
Ночь была — зги не видать, и скоро мы настигли одного из них. Лошадь под ним была хромая, — и мы узнали в нем Мулленса по огромной белой шляпе и черной бороде. Мы до такой степени были обозлены, что не дали ему сказать ни слова, и через две минуты у него на шее была веревка, и вот уже Мулленс вздернут наконец! Мы подождали минут десять, пока он перестал дрыгать ногами, и тогда один парень зажигает
— Боже праведный, ребята, мы повесили не того, кого надо!
И так оно и было.
Мы отменили приговор, и провели процесс еще раз, и оправдали его — но это уже не могло ему помочь. Он был мертв, как Дэви Крокет.
То был Сэнди Мак-Нэй, один из спокойнейших, честнейших и самых уважаемых людей в округе и — что всего хуже — он всего три месяца, как женился.
— Что нам теперь делать? — говорю я, и действительно, тут было, над чем подумать.
— Мы, должно быть, где-нибудь поблизости от дома Сэнди, — говорит один из парней, пробуя вглядеться во тьму и вроде как определить место нашего блестящего — как это принято говорить — куп-детата.
В эту минуту мы видим освещенный четырехугольник открывшейся двери, и оказывается, что дом всего в двухстах ярдах, и женщина, в которой мы не могли не узнать жену Сэнди, стоит на пороге и высматривает его.
— Кто-нибудь должен пойти и сказать ей, — говорю я. Я вроде как был предводителем. — Кто это сделает?
Ни один не спешил отозваться.
— Ред Конлин, — говорю я, — ты этот человек. Ты единственный из всех, кто сможет раскрыть рот перед несчастной женщиной. Иди, как подобает мужчине, и пусть Господь научит тебя, что сказать, потому что, будь я проклят, если я могу.
Малый ни одной минуты не колебался. Я видел в темноте, что он вроде как плюнул на руку и пригладил назад свои рыжие кудри, и я подметил, как блеснули его зубы, когда он сказал:
— Я пойду, ребята. Подождите меня.
Он ушел, и мы видели, как дверь открылась и закрылась за ним.
— Да поможет Бог несчастной вдове, — говорили мы друг дружке, — и черт побери всех нас — слепых кровожадных мясников, которые не имеют даже права называть себя людьми!
Прошло, должно быть, минут пятнадцать, прежде чем Ред вернулся.
— Ну как? — прошептали мы, почти боясь, что он заговорит.
— Все улажено, — сказал Ред, — вдова и я просим вас на свадьбу в следующий вторник вечером.
Этот Ред Конлин умел-таки говорить!
Человек с усталым, исхудавшим лицом, которое ясно обнаруживало следы глубокого горя и страданий, взбежал в волнении по лестнице, ведшей в редакцию «Техасской почты».
Редактор литературного отдела сидел один у себя в углу, и посетитель бросился в кресло рядом и заговорил:
— Извините, сэр, что я навязываю вам свое горе, но я должен раскрыть душу перед кем-нибудь. Я несчастнейший из людей. Два месяца тому назад в маленьком тихом городке восточного Техаса жила в мире и довольстве одна семья. Хезекия Скиннер был главой этой семьи, и он почти боготворил свою жену, которая, по-видимому, платила ему тем же. Увы, сэр, она обманывала его. Ее уверения в любви были лишь позлащенной ложью с целью запутать и ослепить его. Она влюбилась в Уильяма Вагстафа, соседа, который вероломно задумал пленить ее. Она вняла мольбам Вагстафа и сбежала с ним, оставив своего мужа с разбитым сердцем у разрушенного очага. Чувствуете ли вы ужас всего этого, сэр?