Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы
Шрифт:
Слишком большие средства используются в любви, в политике и в погоне за деньгами. И слишком малые в этих случаях используются тоже. Чем более сильные средства мы употребляем, чтобы обольстить девушку, тем меньше она нам верит. Поэтому в любви надо делать глупости. Использование мелких средств называется инстинктом. Но если у вас инстинкт отсутствует, не верьте ничему и ждите чуда, вам в равной степени предназначено и малое и великое.
Такова правда о больших и малых средствах.
Сияющие глубины [53]
53
Первая
Красный рассказ [54]
На банкете в фехтовальном клубе уже за полночь толстяк Бартш, стоя с бокалом в руке, произносил пятый и последний тост.
— За наших возлюбленных, — говорил он, понизив голос, — к которым сейчас нисходит сон, и они, раскинувшись на ложе, тихо стенают, волнуемые женскими грезами. — Черный и торжественный пан Бартш слагал галантные дифирамбы прекрасным дамам, которым мы служим, утонченным женщинам с модной прической и шлейфом.
54
Впервые опубликовано в журнале «Люмир», 1910, 15 апреля, за подписью «Братья Чапеки».
В это мгновение страдания Рихарда стали невыносимыми, его красивые светлые глаза наполнились слезами. И прекрасный юноша положил ладонь на курящуюся сигару, чтобы физической болью превозмочь страдания души. Он сидел бледный и прямой, со снисходительной усмешкой принимая нежное внимание обеспокоенного Пилада, который в приливе сострадания гладил друга по плечу.
— Рихарду изменила возлюбленная, — шептались на другом конце стола.
— Что значит изменила, — тихо промолвил пан Костка, — просто женщина, которая раньше лгала ему, теперь лжет другому. Господа, посмотрите на его ослепительную манишку и поверьте мне, однажды утром на ней появится маленькая дырочка с красным ободком. Юный Рихард навеки прикрепит на левую сторону груди красную орденскую ленточку. Какая нелепость!
Рихард, чувствуя, что о нем говорят, облекся в доспехи благовоспитанности и встал, прощаясь с корректностью подлинного члена клуба.
— Господа, почему мы его не удержали! — воскликнул охваченный тревогой Пилад.
— Зачем? — возразил пан Костка меланхолически. — Ах, Пилад, в женщине, которую он любит, на самом деле нет ни ума, ни красоты. Болтает о музыке, которой не понимает, и о любви, которой не чувствует. Она слывет великосветской дамой только оттого, что принимает визитеров в пеньюаре. Хотя она считает себя несчастной в супружестве и счастливой в греховной любви, на самом-то деле она просто жена нескольких мужчин, которая от скуки читает Мопассана. Скажите, Пилад, чем эта женщина завоевала любовь Рихарда? Скажите, почему мужчина любит одну женщину, хотя другие подобны ей во всем, кроме имени, которое любовник шепчет между поцелуями? Объясните мне, какими средствами женщина достигает того, что становится судьбой мужчины? Какая нелепость! Бартш, произнесите шестой и последний тост за юного Рихарда, который вчера угостил вас тремя уколами.
— Мне это непонятно, — задумчиво сказал Бартш, — я не болел ни тифом, ни великой любовью. Должен сознаться, что я всего-навсего грешный мужчина и в минуты раскаяния молюсь: «Боже милосердный, это дело твоих рук. Ты сотворил меня с головой, которой знакомо чувство стыда, и плотью, которая его не ведает, и если нельзя взнуздать плоть уздой этики, которая управляет головой, то так устроил ты сам. К тому же у меня есть сердце, это средоточие
— Он это сделает, — упавшим голосом прошептал Пилад.
— Он это сделает, — сокрушенно подтвердил пан Костка. — Каждая эпоха рождала прекрасных людей, предназначение которых поднимать человеческие страдания до высоты и пафоса героической трагедии. Их страдания воплощаются в поступки, которым мы готовы аплодировать, покоренные трагической игрой, а самих нас грызут отнюдь не великие муки, именуемые любовью, изменой или как-нибудь еще, ведь их множество — названных и безымянных.
Пан Костка задумался.
— Бартш, — продолжал он, — вам не случалось покидать возлюбленную, кусая губы от непонятной боли, которую причиняет мысль, что вы ее любите?
— К стыду своему, — отвечал Бартш тихо, — губы-то я кусал, но возлюбленной не покидал; впрочем, вы правы.
— Бартш, — заговорил снова пан Костка, глядя на толстую, похожую на лик Будды, физиономию своего приятеля, — мужчина говорит девке: ты мне мила, потому что я тебя не люблю. Не правда ли?
— Да, так бывало, — ответил Бартш, — но не со мной, а с нашим другом Горобцем. Ах, мой милый, что вы хотите? — Девка — защита от возлюбленной, средство изгонять женщину женщиной. Прозит, Костка. Любовь — это мучение, роман без любви — тоже мучение. У каждого своя беда, — и Бартш склонился над рюмкой.
И все мужчины на том конце стола приумолкли, посмотрели друг на друга — они знали, что у каждого своя боль: у пана Костки — жена, которую он оставил, а у доктора Вандерера — молодая жена, которая оставила его, у Бартша — неразделенная любовь к замужней женщине, а у пана Крамера — печаль по жене, которая умерла родами.
Тут поднял голову кавалер Нери — маститый учитель фехтования, красивый старец с розовым лицом и седыми кудрями, и, чтобы рассеять мрачное молчание, начал рассказ:
— Господа, что это значит? Вы допустили к нашему столу печаль и заставили меня вспомнить о жене, которая умерла на пятый день после свадьбы! Сорок лет тому назад. Тогда же скончался и мой отец — карбонарий. Это от него я слышал историю о Принципе Бондини и пастухе Лионетти, которые рассказывал вам, а сейчас я мог бы рассказать историю Никколо Беккари, или про невесту Лисиппу, или о любовниках у Святого Павла и множество других, и все они разные, но говорят об одном: люди в те времена были сильнее, а судьбы их — более значительны и трудны, нежели ваши.
Простите меня, я уже так стар, что все минувшее представляется мне прекрасным. Я отвык нормально видеть, от старости мне все представляется в странной, перевернутой перспективе: чем отдаленнее предмет, тем он кажется мне большим. И мужчины, мне думается, раньше были крупнее, и поступки их были ярче, и сам я двигался быстрее и был выше ростом, а ныне я состарился и ссохся, как Титон, превращенный в цикаду, и теперь мне хорошо быть цикадой и вспоминать о Титоне.
Но еще приятнее мне повторять истории, которые рассказал старик отец, вспоминая о временах, когда он был карбонарием из группы Петруччо в Беллуно на Пьяве.
В группу входили нотариус Ролли, и молодой Паоло Парута, и Беккари, Никколо Беккари, оба — друзья моего отца; потом Фанфани, которого застрелили австрийские стражники; Кресчимбени, де Санктис и патер Эмилиани Джудичи, этих троих потом заключили в тюрьму в Пресбурге; потом француз Базанкур, поверенный Мадзини, убитый на улице. Сам Петруччо был посажен в тюрьму, но бежал за границу. И мой отец, кавалер Джузеппе Нери, бежал в Берн и открыл там школу фехтования. Паоло Парута был убит на поединке своим другом Никколо Беккари, который умер после этого через несколько месяцев. Такова судьба группы Петруччо.