Собрание сочинений в семи томах. Том 1. Рассказы
Шрифт:
Опершись локтями о колени, он думал о своем. «Ах да, еще завершить вот это, последнее, да, да, добиться спасения! Ведь у меня еще столько времени!»
Он в рассеянье разглядывал грязные плитки коридора, видел растоптанные бумажки, мерзкие плевки, следы бесчисленных ног… А там вот словно лицо: глаза — из грязи и рот — из слюней, безобразное подобие ухмылки…
Почувствовав отвращение, Заруба поднял взгляд.
Вот лежит на лавке солдат, запрокинул голову и стонет, будто умирающий. Спит женщина; на ее коленях — голова девочки; у женщины злое и жалкое лицо; она спит, а
А на этой скамейке сморило дородного дядю, и он безвольно клонится вниз с тупым удивлением на опухшем от сна лице и будет валиться, словно мягкий куль, до тех пор, пока не наткнется на какую-нибудь опору.
Из-под зеленой шляпы выглядывают черные живые глаза молодого мужчины. «Иди ко мне», — насвистывает он сквозь щели съеденных зубов. «Иди сюда», — шепчет он и улыбается. Бледноокая девчушка вертится от смущения и улыбается страшной старушечьей улыбкой; зубов у нее нет вовсе. «Иди сюда», — продолжает свистящим шепотом молодой человек и подсаживается к ней сам. «Как тебя зовут?» — спрашивает он и гладит ладонью ее коленки. Девчушка недоверчиво и неприятно усмехается. Спящий солдат храпит, словно пришел его смертный час. Заруба дрожит от холода и отвращения.
Половина первого ночи. Время двигалось мучительно медленно, и от растущего помимо воли напряжения Заруба почувствовал себя развинченным и бессмысленно издерганным. «Ладно, — сказал он себе, — надо закрыть глаза и так вот, не думая, не двигаясь, продержаться как можно дольше, целые часы, пока не пройдет время».
В полном оцепенении застыл он на лавке, принуждая себя держаться, пока хватит сил; бесконечно долго тянулись минуты; счет без чисел, пауза за паузой, промедление за промедлением. Наконец, спустя какое-то время, казавшееся невыносимо долгим, он открыл глаза. Пять минут второго. Коридор, бумажный мусор, девочка, все тот же дробный, старческий смех. Ничего не изменилось. Все оцепенело в недвижной, неотступной реальности.
И вдруг Заруба открыл для себя еще одного человека. Тот сидел в углу неподвижно, как и он сам, и не спал. «С ним творится то же, что и со мной, — подумал Заруба, — эта пытка временем не дает уснуть и ему. О чем он думает? О бесконечности ожидания — как и я?»
Человек вздрогнул, будто этот вопрос был ему неприятен. Заруба невольно задержал взгляд на его бесформенном лице; заметил, что оно беспокойно дергается, словно человек пытается согнать назойливую муху. Неожиданно незнакомец поднялся, на цыпочках прошел весь коридор и сел возле Зарубы.
— Вас побеспокоил мой взгляд? — понизив голос, спросил Заруба.
— Да.
Оба помолчали.
— Посмотрите, — после длительной паузы заговорил незнакомец, показав пальцем на пол, — это пятно похоже на человеческое лицо.
— Я уже заметил.
— Уже заметили, — задумчиво проговорил человек, — значит, состояние у вас такое же, как у меня.
— Какое?
— Нет ничего мучительнее ожидания, — ответил человек.
— Но
— Вам тяжко. Тяжко ждать. Что бы ни произошло — все равно это освобождение. Нет ничего мучительнее ожидания.
— Зачем вы мне об этом говорите?
— Просто потому, что ждать действительно тяжело. Вы, как и я, разглядывали лицо, нарисованное на полу грязью и плевками; и вас томило ожидание. Нет ничего мучительнее настоящего.
— Отчего?
— Оттого, что ждать тяжко. — Человек умолк и уставился в землю.
— Куда вы едете? — немного погодя спросил Заруба.
— Куда глаза глядят, — рассеянно ответил незнакомец. — Лишь бы отвлечься. Часто встречаются красивые места. Едешь-едешь, ничего уже не ждешь и вдруг — такой прекрасный уголок. Представьте себе речку, или родник в лесу, либо дети, то есть нечто неожиданное и прекрасное. И вы в полном изумлении осознаете, что это и есть счастье.
— А что такое счастье?
— Да ничто. Просто его встречаешь. Словом, это нечто удивительное. Вы когда-нибудь думали о языческих божествах?
— Нет, никогда.
— А дело было так: никто их не ждал — но они вдруг объявлялись: где-то в кустах, в воде, а может, в пламени костра. Оттого они и были так прекрасны. О, если бы я мог это выразить! Если бы мог!
— Почему вы вспомнили о богах?
— Просто так. Счастье нужно встречать случайно и с лета. Счастье — это такой редкий случай! Такая неожиданность, что невольно воскликнешь: «Ах, вот это приключение!» С вами случалось такое?
— Случалось.
— И тогда вам представляется, что это сон. И самое прекрасное — похоже на приключение. Там, где любовь перестает быть приключением, она становится мукой!
— Но отчего это, отчего?
— Не знаю. Любовь не могла бы длиться, если бы не становилась мукой. Вы помните, у древних одно и то же слово обозначало счастье и случай. И слово это было именем богини.
«Фортуна, — с тоской подумал Заруба. — Если бы только она встретилась мне теперь! Но трудно рассчитывать на Фортуну!»
— Ждать трудно, — снова проговорил человек, — трудно и мучительно; чего бы вы ни ждали, вы ждете единственного: конца ожидания, освобождения от ожидания. Ждать так тяжко, что чего бы вы ни дождались, это уже не принесет ни наслаждения, ни счастья, это будет само по себе удивительно и печально, пронизано болью ожидания — не знаю, как тут выразиться. Таково всякое искупление: оно никогда не бывает настоящим счастьем.
«Зачем он все это говорит? — подумал Заруба. — Неужто я не буду счастлив, если дождусь?»
— Люди ждали самого бога, — продолжал незнакомец, — а что за человек явился избавить их от ожидания! Он не был ни пригож, ни приметен с виду, никудышный из никудышных, страстотерпец; он нес недуги наши, страдал нашими печалями, словно и не был богом.
— К чему вы говорите об этом?
— Ожидание — ах, как тяжело ожидание! Даже бога оно сломит и унизит. Долгие годы люди ждут счастья, большого и прекрасного события, и наконец оно приходит — крохотное, убогое, словно печаль; но вы говорите: «Да, господи, это то, чего я столько лет ждал! В этом мое искупление».